Лондон, ты город преступников и проституток, когда на тебя опускается ночь. Город тайн и загадок, что придумает живое воображение литератора в любой кривой тени. Прогулки по мокрой брусчатке, с илисто-гнилым запахом Темзы с востока лишены обывательского шарма, но несут много вдохновения всей той пачке рассказов, скопившихся в черновиках Джона. Он шёл к больнице, мимолётно скользя по прохожим взглядом и примеряя роли запозднившегося с паба Чарли-кувшина, что только что обыграл подвыпившую компанию, или модной шляпки вон в той запоздавшей слишком, и одинокой слишком для приличной леди дамы, чьё лицо полностью закрывала вуаль.
В литературных фантазиях Джон находил отдушину от мрачных и тягостных событий, плеядой тянувшихся за ним и Летти последние недели. Вторая отдушина была в руке и пахла, как и полагается свежему кубинскому табаку, а третью он ещё не выторговал у врачей. Джон шёл неспешно, размеренным шагом, чтобы прийти аккурат за 10 минут для означенного времени. Он крайне не любил ожидание или суету, вызванную поджимающими сроками, но всегда хотел иметь пару минут для прикура, чтобы потом не досаждать даме сигарами. Нервно дрожащий свет первых электрических фонарей удлинял его тень, растраивал, а потом поворачивал, как стрелку часов на циферблате. "Интересно, сколько фонарщиков лишились работы с появлением этого чуда техники?", - подумал Джон, и мысль, раскручивающимся клубком, потянула за собой другую, а за ней, плеядой, родилась целая история про фонарщика, погружавшего улицы Лондона во мрак.
Завязка показалась писателю перспективной, если положить её на детективную основу, и он погрузился в эти рассуждения, дойдя до больницы Летти и небрежно оперевшись о забор.
Ядрёный аромат кубинского табака перекрывал все прочие запахи сырой майской ночи, но даже он не смог пирикрыть нового укола боли в голове Джона. Досадно, до оскала, поморщившись и коснувшись рукой больного места, Флеминг опять подумал о лаудануме. Нет, он обязан стрясти эти чёртовы капли с врачей. Любого из них! Какой бы не была эта гадость галлюцинации... (холодок прошёл по спине мужчины, но он упорствовал в своём мнении)... галлюцинации всё равно хуже. Он скоро начнёт верить что чувствует что-то чуже...
И тут упрямцу в душу постучались. "Тук-тук", - предупредило чужое чувство звериного голода, прежде чем снести с петель мифическую дверь и ворваться. Джон выронил сигару с похолодевших пальцев и резко заозирался, ищя "гостя". "Тук-тук", - говорило оно пугающе чувством преступного, аморального желания, что душа писателя, далёкая от этого, просто не могла понять.
Джон опять дёрнулся и решительно пошёл к больнице. Он не знал, что за галлюцинация овладевает им сейчас, но знал, что это где-то там. Где-то там источник. И где-то там спасение в лице живой и бойкой девушки с тёмными волосами. Он успел войти в фойе, под взгляд недовольного сторожа, готового нудным голосом спросить что надо тут постороннему, как больницу огласил женский крик.
Джон, говоря честно, не имел и малейшего представления, как кричит Летти, но здраво рассудил, что больница не уместна для женского крика. Выхватив револьвер (который он в своё время привёз из Америки и сейчас взял для спокойствия преследуемой дамы), он переглянулся со сторожем и они оба кинулись на источник звука.
На середине лестницы крик повторился и Флеминг с ужасом и гневом признал в нём вопль Летти. Подгоняемый страхом опоздать до того, как с женщиной сотворят что-то непоправимое он вылетел в коридор и сразу столкнулся с ней.
- Летти! Всё хорошо, это я! - опомнившись первым (он просто пока не успел посмотреть в конец коридора), Джон крепко прижал к себе женщину, возводя курок и... И он наконец поднял глаза, посмотрев в глаза не только собственному страху, но и "гостю"... незванному "гостю" его души. До ледяного пота его опять пробило то чуждое и ужасное ощущение зверства, аморального и первобытного желания разодрать на части. Признаться, сейчас малодушно захотелось заорать... Вместо этого мужчина резко вскинул руку и немного нервно трижды нажал на курок в направлении бестии.