Глава первая
Ознакомительная

1.1. Полное имя: Джон Артур Флеминг. Рассказы пишет под уэльским псевдонимом Оуэн МакКархи
1.2. Дата рождения: 03.12.1850 | 35
1.3. Род деятельности: журналист криминальной хроники Times, писатель рассказов в литературном журнале.
1.4. Особенности внешности:
Кто на аватаре: Эстас Тонне
Рост: 178 см
Телосложение: Астеник. Жилистый и долговязый
Цвет глаз: Зелёный
Цвет волос: Тёмно-русый
Особые приметы: Часто отращивает волосы длиннее моды, не отпускает усы, разве что только усики, но тщательно выбривает бородку и бакены, чтобы последние подчеркивали и без того скуластое лицо. На пальцах характерные твёрдые мозоли гитариста, ногти на правой руке отрощены, а на левой полностью подстрижены. В одежде напоминает “небрежного денди”. С одной стороны, он явно любит изысканные и элегантные аксессуары, как красивые шейные платки и галстуки, или “тройку” необычного кроя. С другой - одежда часто старомодна, местами явно потёрта и заношена. С него станется носить сюртук конца 1870-х с шейным платком, повязанным по последней моде. У Джона есть несколько приличных выходных туалетов, которые устраивают и общество, и его, но он не носит их в повседневности. Цилиндру предпочитает котелок. Любит под настроение вставить в петлицу какой-нибудь милый букетик. В одной пряди волос Джона есть пара бусин - памятный сувенир от общения с индейцами в Северной Америке. Чаще всего эту прядь он забирает в хвост.

---

Глава вторая
Биографическая

Джон родился в семье состоятельного землевладельца в Йоркшире, сэра Гарри Уолтера Флеминга. Он был не первенцем, что сам Джон всегда отмечает с облегчением на лице, и не последним ребёнком. Старшим братом его был Уильям Филипп Флеминг, младшим  - Генри Джонатан Флеминг. В этом смысле, как любил подмечать его дед, ветеран Ватерлоо, Гарри продолжил семейную традицию, иметь трёх сыновей. Дабы не углубляться в обширную генеалогию Флемингов, укажем только ещё нескольких людей, что оказали влияние на Джона: его матушка Джейн Флеминг, любительница своих астр и йоркширских терьеров, дядя Альберт, успешный ювелир в Лондоне, его очаровательные дочери Фанни и Дита, и дядя Нейтан, отчаянно храбрый археолог, которого вечно нет дома.
Леди Джейн была дамой достойной своего положения и состояния, и, возможно, даже большего. По крайней мере, так о себе говорила она сама, и никто в окружении не смел этого оспаривать. Как образцовая мать она лично занималась обучением всех 3-х сыновей на ранних этапах их жизни, не особо доверяя в этом вопросе гувернанткам и няничкам. “Это всё профусетки, которые не смогли найти правильного места в жизни”, - часто говорила леди Джейн. Джона она особенно выделяла, как самого усидчивого и рьяного в учёбе мальчика. Он рано освоил чтение и счёт, был старателен в чистописании и единственный, кто с благоговением дослушивал все сонеты, что зачитывала сыновьям мать.
Жизнь в глубинке не баловала даму развлечениями, потому и “тяжесть материнского бремени” была для неё неплохой отдушиной. И покуда она в своей роли не превратила детей в “сосунков-желторотых”, Гарри Флеминг отправлял всех своих сыновей, по достижению ими 9-ти лет, в школу для мальчиков. Где Джон и проводит (с отъездом домой на каникулы) следующие 8 лет. 
Не сказать, чтобы эта школа для мальчиков состоятельных, но ещё не богатых, классов чем-то отличалась от многих других по всей старушке Англии. Строгие порядки, розги, мальчишеские проделки, позорные таблички на спинах. Такой интроверт, как Джон легко мог стать омегой в стае псов, но он приехал под крыло к старшему брату, Уильяму. А тот ошивался в банде местных забияк и “принцев”. В некотором смысле, Джон повторяет тут судьбу популярного литературного героя той поры - Дэвида Копперфильда. Простодушно он доверяется старшим, что задавали тон школьной жизни, по молодости не замечая гнильцу в человеческих сердцах. Позже жизнь не раз столкнёт его и случаем и лбами с Генри Майсом, “принцем”, которым в школе Джон восхищался, а в жизни стал презирать и даже опасаться.
Он проявлял усердие в гуманитарных науках, языках, сносно справлялся со счётом и естествознанием, радовал учителей быстрым решением логических задач и совершенно никуда не годился в спорте. Пять безуспешных попыток научиться ездить верхом привели к пяти падениям и трём переломам, после чего Джон стал побаиваться садиться верхом в принципе.
Учился он с неплохими оценками, имел всего пару выговоров и один скандал с поведением, когда они с “бандой” сбежали в знак протеста наказанию их товарищу. То дело замяли. Когда из школы выпустился его старший брат, оставался с ним младший, так что Джон никогда не чувствовал себя одиноко. Литературный талант, уже тогда выявленный в нём учителями, он тратил на короткие стихи, чаще шуточные, чтобы порадовать однокорытников. Но школьная пора кончилась и пришло время вернуться в отцовское родовое гнездо…
К тому моменту, как 17-ти летний юноша бойко спрыгнул с поножек кареты на твердь родной земли, Уильяму уже было 21 и он начинал активно помогать отцу с управлением землями. Производил обход арендаторов, договаривался о расценках и даже получил “добро” на личный контроль за приготовлением семейного сидра. В общем, Уильям чувствовал себя очень важно и очень “на своём месте”. А вот Джон оказался внезапно перед фактом того, что ему пора идти дальше, но его вечно пребывающая в облаках голова не решила, какой же путь ему выбрать. Он наслушался от мальчиков разговоров о других графствах и городах, он грезил Лондоном и всеми теми огромными городами, о которых он слышал, но (как то часто бывало в его молодости), Джон не имел не малейшего понятия, кем бы он хотел Работать.
Первый год он просто пробездельничал дома, если говорить уж честно. Нет, конечно он отговаривался тем, что хочет пополнить знания и честно просиживал в отцовской библиотеке, читая и латынь, и французские, и немецкие томики, чудом затерявшиеся на полках Флемингов. Но к его 18-ти летию отцу стало окончательно ясно, что его сын-мечтатель “никчёмный”, “потеряный” и “глупый”. Дебаты и даже маленькие ссоры с леди Джейн не угасали на протяжении месяца. Женщина была уверена, что её любимец должен пойти, куда его тянет душа, а отец отвергал это со словами, что душа систематически тянет его к безделью. В итоге Джон не выдержал и решился на то, чтобы прямо поговорить с отцом. После длительного обсуждения, Гарри навязал сыну угодный ему факультет Юриспруденции в Кэмбридже, а сын… он смирился, потому что три дня споров вымотали его немногочисленный запас контр-аргументов.
Итак, с 18 до 24 Джон учился в Кэмбридже. В отличие от школы, это место навсегда осталось для него местом душевного подъёма, местом, где он с неуверенного тихого мальчика раскрылся до компанейского, душевного парня, любителя посиделок в кругу своих. Также, это было то самое место, где он вступил в литературные и творческие кружки, где он засиживался с преподавателем истории и культурологии на дополнительных лекциях, где он (бывало и такое) среди ночи сбегал в городок Кэмбридж, чтобы посидеть в единственном ночном пабе. Именно там он собрал компанию один из самых верных его друзей, с которыми поддерживает контакт до сих пор… если они живы.
Сама юриспруденция давалась мужчине тяжело. Очень тяжело. Он несколько раз порывался плюнуть и перевестись на какую-нибудь историю, языки или литературу. Но строгие письма отца, не хуже подзатыльника, возвращали его к зубрению законов и Английской конституции, что насчитывала лет в несколько раз больше, чем со дня открытия Америки. Только к последним курсам Джон втянулся и смог даже понять, как это работает. Работало пирмерно так - находишь дырку в законе быстрее конкурента. Конечно же он считал это занятие слишком  тоскливым и рутинным. Его пессимистичному настрою вторили все друзья, что зачитывали по ролям Шекспира после занятий, стоя на партах. Тем не менее, определённой решительности Кэмбридж ему привил. Он перестал быть мальчиком-тенью, сидящим и записывающим стихи в углу кровати, и примерно понял, чего хочет от жизни. Он хотел в Лондон.
Когда по окончанию ВУЗа Джон вернулся домой с этой вестью её восприняли в меру благосклонно. Отец остался доволен тем, что сын (по его мнению) решил сделать карьеру успешного адвоката (как человек деловой, Гарри знал, сколько могут зарабатывать стряпчие), Джейн, хоть и утёрла глаза платочком при мысли о новом расставании с сыном, надеялась, что тот встретит в Лондоне жену и у них всё устроиться. Как хорошие родители, они позаботились о его месте - Гарри написал своему брату-ювелиру и тот согласился на первое время взять Джона юристом в свою лавку. Джейн… Она просто снабдила сына списком адресов, какие он должен посетить, и где, при крайней нужде, он сможет посидеть и пообедать, прикрываясь вежливым визитом.
Итак, Лондон! Трепет и волнение молодого человека трудно описать словами. Этот город действительно стал для него многим, (всем!), если забегать вперёд. А пока восторг его был таким сильным, покалывающим в пальцах, что он даже в грязи Темзе и пробке из возниц и пеших на улицах видел какой-то… шарм. Джон впервые был в большом городе! И если бы его не сопровождал порученец его дяди Альберта, уже трижды был бы обворован. Эйфория от переезда была такой яркой, что первые три месяца он даже игнорировал ужасную рутину ведения дел ювелирной лавки, частую вонь и первые в его жизни ядовитые смоги.
Он поселился в доме дяди по первости, после, ради приличий, переехал в небольшую квартирку в доходном доме. Дело было в том, что у дяди Альберта к тому моменту было 2 незамужние дочки, красавицы Фанни и Дита. Хохотушки были по душе Джону и первый месяц тот проводил с ними слишком много времени, так что в одну их прогулку его приняли за жениха Фанни.
В этом не было ничего удивительного - молодой джентльмен, не урод, с прекрасными манерами (а Джон любил вести себя с дамами галантно) из состоятельной семьи может и не диковинка для Лондона, но всё равно - жертва. И охотницы были рядом. Джону сватали и его тоже сватали. Но жеманность и формальность предбрачных ухаживаний вводила мужчину в тоску. Более того, он считал что ещё молод, а оправдывался тем, что ещё не богат.
Тогда вопросом женитьбы кузена серьёзно занялись Фанни и Дита, посчитав что в этом и заключается их семейный и женский долг. С той поры на протяжении нескольких лет, ни один званый ужин в доме ювелира Флеминга не обходился без очередной милейшей подруги двух паразиток. Джон всегда был галантен с подругами дам, но ни разу не дал последним и надежды.
Флеминг был большим фанатом Диккенса и где-то в глубине души, надеялся, что любовь либо появится на его пути робким ангелом, как всегда появлялась перед героями романов писателя. Либо Джон встретит её уже в возрасте, как Диккенс встретил очаровательную актрису Эллен Тернан. Но упорно на его пути попадались такие “ангелы”, с которыми можно было только молиться о душе усопшего на кладбище, а все подруги Фанни и Диты казались жеманными и глупыми, лишёнными всякой искры.
Джон вообще не страдал от отсутствия знакомых, единственное, чего ему не хватало - денег. Джон очень рано связался с компанией “творческих бездельников”, поэтов, писателей и художников, любителей салонной жизни. Его вдохновляли и восторгали смелые и нетривиальные решения в искусстве, которые выдвигали новые друзья. Но на такую жизнь надо было много денег… И как не уговаривал Альберт “мальчика” быть экономным, Джон таки влез в небольшие долги.
Именно тогда на его пути снова попадается старый школьный друг, “принц” Генри Майс. Зубоскал, красавиц, успешный карьерист! В свои почти 30 он уже был женат, неверен, состоятелен и дьявольски хитёр. Первое время с момента их случайной встречи Джон пребывал в очередной, в свои годы, эйфории восторга. Компания Генри была вульгарная и шумная для молодого человека, но сам “принц” казался чем-то вне похабщины и грубой пошлости. В общем, Джон был восторжен и легко попал в авантюру. Генри, как оказалось, также как и Джон, нуждался в деньгах, и куда более остро. Его образ жизни и траты были несопоставимы заработкам молодого коммерсанта. И он уговорил старого друга принять участие в юридической афере, которая могла бы отсудить для Генри некоторые средства его бывших партнёров, а ныне - конкурентов. Таким нехитрым способом Джон оказался завязан в махинациях молодого коммерсанта. Поначалу всё шло неплохо, и совести всегда было оправдание: “Это же наш Генри Майс, хороший парень, не то что эти снобы…”. Но “хороший парень” в приближении оказался бесчестным, самовлюблённым ублюдком, и никакая милая память детства не покрывала транжирского и похабного образа жизни Майса. А уж когда у ребят с их махинациями начались проблемы…
Поскольку юристом Джон был не блестящий, один раз он серьёзно ошибся и началась томительная судебная тяжба. За время этой тяжбы их отношения с Генри окончательно испортились. Тот беспрестанно орал на друга и под конец стал угрожать, что засадит за решётку его одного. Вся ситуация в целом, и то, что её сопровождало, сильно перемололо Джона в жерновах. Его утомляли многочасовые давления дяди Альберта, который пытался хлопотать о непутёвом родственнике, гневные письма отца, взволнованные - матери. Охи и ахи Фанни и Диты. Даже друзья-художники из любимого салона казались не столько утешали его, сколько алкали подробностей затянувшегося дела. В конечном итоге, не иначе как чудом, ему удалось выйти сухим, а Генри вывести хотя бы не разорённым. Но дружбе пришёл конец, и её место заняла отчаянная вражда. Начинало казаться, что Майс теперь из принципа хочет выжить Джона из Лондона и в итоге, тот действительно уехал, как представилась возможность.
Возможностью стал обожаемый дядя Нейтан. Эта сверх-примечательная личность отчаянного непоседы, путешественника, археолога всё детство была окутана для Джона ореолом таинственности и авантюризма. Вечно выжженное солнцем лицо, стёртые руки, странные предметы из далёких стран, что он привозил в подарок племянникам. Казалось, даже одежда Нейтана пахла морской солью и пустынным зноем. Неженатый, свободный, вечно пропадающий где угодно, и повидавший мира больше, чем Джон к своим 27 - книг, он был тем, кем отчаянно хотел быть Джон. И вот, когда юриспруденция вызывала у него тошноту, Нейтан вдруг предложил ему сопровождать “старика” в его путешествиях. Разве Джон мог отказаться?
На самом деле Нейтан принял это решение после долгой переписки со старшим братом. Гарри был обеспокоен, что сын ведом чужой волей, податлив и слабохарактерен. Как и любой отец, он желал, чтобы сын больше не попадал в такие просаки и смог отвечать за себя. И вот Нейтан предложил ему выход - что может воспитать мужчину лучше, чем пустыни Африки, тропики Индии, охота на льва или скачка по американским прериям? И кто-то же должен писать “в этот дурацкий музей”...
Что и говорить, Джон воспринял авантюру, как манну небесную. Ничего лучше и не могло случиться с ним после года тяжёлых отношений и моральных выборов. Пароход отчалил в Испанию.
Не углубляясь в детали этого обширного и богатого на впечатления периода жизни можно резюмировать одно: Джон таки стал мужчиной. Три года путешествий по миру, суровые условия, перестрелки, контакт с людьми с принципиально другой культурой - это всё опьянило его. Он жил как на одном дыхании, следуя за дядей и в Индию, и в Китай и в жгучие прерии. Именно там он окончательно понял, что хочет посвятить жизнь писательству, когда начал вести дневники, постепенно приобретающие черты художественного романа. Именно там, ещё в 27, в Испании, он услышал концерт на гитаре и навсегда влюбился в этот инструмент, научившись практически самостоятельно играть на ней красиво, даже прекрасно. Именно там, в аргентине, сидя у костра с группой гачуо и калебасом с мате он переосмыслил свою молодость и понял… что её он слил. Но всегда есть время наверстать упущенное, верно?
Джон вернулся в Лондон в 30 лет. Он успел соскучится по “старику”, и также, как и 5 лет назад, с удовольствием вдыхал едкий воздух пахнущей грязнулей-темзой. В путешествиях им с дядей Нейтаном удалось найти несколько интересных вещиц, и часть прибыли с продажи их музею ушла и Джону. На сей раз он распорядился деньгами очень разумно, привыкший за 3 года аккуратно считать копейки и торговаться. Снова сняв комнату, скромную но чистую, он сразу пошёл в издательство и предложил избранные моменты из своих путевых дневников на оценку. Редактора удовлетворил уровень его слога и умение писать, но он разочаровался в том, Что хотел писать Джон - небольшие мистические истории, детективные сюжеты, всё в лучших традициях Эдгара По. “С меня хватит этого молодого поэта Уальда”, - недовольно отмахивался издатель. В конечном итоге они сошлись на том, что рассказы Джона будут публиковаться в колонке “Бульварных ужасов”. Плата за размещение там была символической. Как бы не переламывал себя Джон, жить как его друзья из салона он просто не мог. Человек же должен нормально питаться! К слову, в кругу прерафаэлитов и прочей богемы он по возвращению стал диковинной звездой, но назад, в круг кутежа и “муз” молодой писатель возвращаться не хотел.
Некоторое время прожив на полученные за артефакты деньги, он решился податься в Times. Его знания юриспруденции и ироничный слог помогли ему выбить место в колонке криминалистики, которая иногда становилась полноценным разворотом.
Понемногу жизнь вошла в колею. Вдохновляясь бесконечными легендами Африки, Аргентины, Индии, Китая он писал будоражащие мистические рассказы, и даже получил “свою публику”, поклонников что писали ему письма. Не очень много, ладно. И чаще всего это были экзальтированные барышни… Но не важно, важно было то, что два года Джон тянул довольно ровно, пока его не настиг кризис среднего возраста.
Отсутствие роста в карьере, средний заработок, разочарование в очередном романе, усталость от богемной публики… Он опять почувствовал, что задыхается. Были даже мысли опять подорваться, уехать в кругосветное, бросить недописанные листы в огонь! Но… именно тогда началась очень странная, очень трогательная и очень важная переписка с поклонницей его творчества - Виолеттой. Тут стоит упомянуть, что в “Бульварных ужасах” он печатался под псевдонимом Оуэн МакКархи, благоразумно полагая, что лишние связи между его маленькими романами и серьёзной работой будут нежелательны. Все письма приходили на адрес издательства, и потом пересылались на его скромную квартирку. Виолетта, чьего имени он тогда не знал, также писала анонимно, и эта невинная, но занимательная переписка странным образом “лечила” его. Их ироничные, открытые, лишённые снобизма и формальностей письма (ведь оба писали под ложными именами и не боялись), заставили мужчину двигаться дальше. Чтобы получать больше, он должен расти, не правда ли? И вот Джон начинает то и дело сидеть присяжным в зале суда, рассматривать дела, судьбы людей. Он углубляется в тонкости сыскного дела, пользуясь новыми знакомствами и связями с инспекторами Скотланд-Ярда. Отчасти - для своих рассказов, чтобы не допускать “досадных ошибок”, указанных Виолеттой, отчасти для себя.
После он стал писать публицистические статьи и предлагать их своему редактору. Чаще всего они касались морали, общества и преступлений. Редактору нравились эти шаги и в конечном итоге Джон получил свой кабинет и очень неплохое место в Times. Теперь его криминальные хроники были всё равно, что разворотами с будоражищими кровь историями, о моральном падении человека и изворотливости преступника. Несмотря на настояния редактора, Флеминг не очернял следователей. Прекрасно зная о давешней вражде Скотланд-Ярда и “писак”, он договаривался с господами “по-людски” - защитники правопорядка в его статьях были умными и доблестными, а преступники мерзкими и опасными. Разве что иногда он делал большую скидочку частным сыщикам. Люди любили его тексты, и платили за них, ни это ли главное? Флеминг-средний наконец смог расширить свою жилплощадь до трёх комнат, включая кабинет и одну гостиную.
Обретя некоторую уверенность, Джон строил свою жизнь заново. И вот, чуть больше года тому назад, после длительной и очень откровенной переписки, он впервые смог уговорить Виолетту на личную встречу. Как он волновался! Писатель понимал и признавал, что заочно влюбился в даму, выводящую быстрые и размашистые строчки по листу. А вот как мужчина, боялся увидеть престарелую языкастую леди. Или что ещё похуже. Своей возможностью раскрыть таинственное инкогнито он ни разу не воспользовался, признаться, опасаясь узнать неприятную правду. 
Но день икс настал, и леди, пришедшая на встречу в парк в полутрауре, была красива, как чёрная лебедь на пруду. Джон был покорён, хоть и мужественно не подавал виду. Живая, бойкая, очень любопытная Летти (как мужчина дерзил называть её про себя), стала глотком в пустыне. И Джон понял, что ему не нужны другие страны (по крайней мере ближайший год), достаточно любимой гитары от Антонио де Торреса Хуандо, возможности писать и редких встреч с этой женщиной.
Он даже вернулся в круг друзей из “творческого кружка” его институтской молодости, хоть там и появился немного жеманный новичок Оскар с содомисткими наклонностями, который многократно превосходил Джона в области острот.
Трагическая и мистическая цепь последствий началась именно там. В “творческом кругу”. Однажды их холостяцкая, по большей своей части, компания собиралась в гостях у Джона. Этот мужчина редко принимал у себя кого-либо. Казёные комнаты и щепетильное отношение к личному пространству делали его немного затворником. Но этих людей он знал половину своей жизни. Те самые люди, которым рассказываешь правду, без приукрас, и кому показываешь самые удивительные сокровища своей коллекции. именно такое сокровище, статуэтку из древнего египта, принёс он в тот вечер на стол. Творческие, и порядком хмельные, умы молодых мужчин заняло это красивое и изящное воплощение Анубиса, на котором местами сохранилась позолота. Было много обсуждений, шума, едва ли не аукциона. Кто и что тогда сделал со старинным артефактом? Никто сейчас не скажет. Даже сам Джон до сих пор не увязывает всю цепочку смертей с тем вечером, потому что он, увы, не верит в мистику…
В течении года, все те молодые люди, которые приходили на дружеский вечер в съёмные комнаты Джона, умирали. Один за другим. при странных обстоятельствах. Эти смерти сначала оглушали мужчину своей внезапностью, потом пугали, потом злили… Сейчас Джон уверен, что его друзья кому-то перебежали дорогу. Повидавший много и в криминальной хронике, и в залах суда, он ищет разумного объяснения происходящему, не замечая, как в его собственной голове разрастается смерть. Буквально пару недель назад Джона стали преследовать странные ощущения. Ощущения, будто он “чувствует” других...

---

Глава третья
Характеристика
Он анонимный поэт и известный циник. Ничто так не описывает Джона Флеминга, как парадокс лиричности души при вящей трезвости ума. Он родился ребёнком-созирцателем, человеком богатой фантазии и весьма сдержанного замкнутого характера, но любящего иногда встрясти жизнь приключением. Воспитание и жизнь же заставили его относиться к окружению здраво и рассудительно. Он уже перерос период и бунтарского максимализма, и лихого богемного юношества, и даже тяжбы кризиса среднего возраста, лишь недавно осознав себя, как взрослую, в меру состоявшуюся, личность.
И личность эта имеет все положенные законом равновесия плюсы и минусы, недостатки и блестящие таланты.
Итак он романтик. Да, не в малой степени. Джон гордиться своим умением видеть красоту в обыденном и даже заброшенном, не откажет удовольствия посетить забытый сад или понаблюдать за обветшалым зданием старого Сити. Он вообще созерцатель по жизни, особое удовольствие писателю доставляют мелкие детали, взаимосвязи, дедуктивные ниточки, которые выстраивают перед его воображением картину целого. Порой это именно выводы, а порой театр его воображения. В поисках идеи он склонен скитаться по улицам Лондона и заводить случайные знакомства.
Хоть с незнакомыми людьми он немногословен, склонен к сложности изложения мыслей, аллегориям или отвлечённым ремаркам, порой - ироничным замечаниям, в кругу близких, или скорее - в диалоге с доверенным человеком может рассказывать красочные монологи, целые истории. Эти истории составляют его духовный мир. Мир эстета, немного поэта, немного любителя мистики и тайн, ценителя прерафаэлитов и прочих людей искусства. Он не домосед, а скорее бродяга - Джон всегда в поисках идей и впечатлений, коие, порой, дарит лишь кругосветное путешествие. Таким он был всю молодость, и таким наверняка закончил бы годы в нищите, если бы не сильное влияние семьи.
К 27 годам, когда угар салонной жизни поугас, а академические знания разбили вдребезги многие подростковые предрассудки, Джон стал куда более приземлённым джентльменом. Он понял суть многих вещей, любознательность и тяга к самообучению дали ему ответы на вопросы, длительное общение с полицией - некоторого цинизма и излишней рассудочности. Внутренний мир гитариста-романтика был завернут в оболочку ироничного журналиста, человека повидавшего много чужих пороков.
После пары громких дел, где ему доводилось сидеть присяжным, он понял, что его недостатки не так уж страшны для общества и простил себе их. Например, Джон может поддаться влиянию других, особенно людей позитивных и ярких, даже в ущерб себе. Он не уверен в себе, ему не хватает ни отцовской хватки, ни напора дяди. Мужчина никогда не делает выводы о тех сферах, где он некомпетентен. Джон мечется в отношениях с женщинами, часто не решаясь, а то и не желая брать на себя ответственность за другого человека, хоть и способен её унести. Он слишком суров и язвителен к ханжам, брюзгам, людям ему неприятным, порой бросает никому не нужный вызов принятым порядкам. Его идеалы и цели призрачны, и вообще он слишком засиделся в роли холостяка! По крайней мере, так ему говорили.
Сам Флеминг в себе не любит только одной вещи - что эмоции в нём спрятаны слишком глубоко и вырываются слишком редко. Часто - под действием алкоголя. О, эта сладкая отрава превращает Джона в антипод себя. Жизнелюбивый и снисходительный к другим, он вдруг становится меланхоличен, резок, груб. Только под алкоголем Джон может накричать на кого-то или даже швырнуть в сердцах вазу об стену.
На утро ем стыдно бывает за это, и мужчина впадает в рефлексию побольше, чем в похмелье.
Но в остальном, он славный малый, этот Джон. Он верный друг, человек умеющий утешить и окружить комфортом. Самостоятелен, и не склонен влазить в долги, умеет жить по средствам. Не хам, если не сказать обратное. Он терпелив и дотошен, кропотлив в работе с любым материалом. И он всегда подкармливает бродячих собак и кошек… правда это тоже относят к недостаткам, особенно его домовладелица вдова Биттон.

---

Глава четвертая
Организационная

4.1 Средство связи: у администрации есть
4.2

Свернутый текст

Пора было заводить личную примету - удачное начало дня грозит его полным падением к исходу. Эта примета бы хорошо встала в ряд таких же смешных и глупых, как перепутанные фибулы, разговоры про имперцев за столом и утренняя небритость Фреодэрика. Последняя, если была (а бывала редко), говорила о том, что Великий Князь непременно будет более сговорчив, но и рассеян. Но будучи приземлённым реалистом, Эдгар до последнего отказывался верить в причастность иронии судьбы к творившемся невзгодам. Побитый, как дворняга, клянчившая еду у матросов, Невилл разрушил весь флёр беспечности и праздности утра. Его явления не оценил даже леопард, чихая у подножий трона.
Всё так хорошо начиналось, но всё делает вираж и разворачивает коня в опор в пустыню. Они что-то упускают за этой канителью, что-то важное. Что завертевшиеся несчастья - бутафория бродячего цирка, заглянувшего к ним с концертом. А потом ты не досчитаешься кошелька, жизни и ценных бумаг...
Всю чувственную речь изобретателя акшар методично и еле слышно барабанил пальцами по подлокотнику ритм боевого военного марша. Это успокаивало. Расставляло мысли по колбочкам и стопочкам, как в лавке целителя. Пять унций отвлекающего маневра, три унции утраты имущества, двадцать унций нервов изобретателя… Сколько это может им стоить? На сходятся колонки, не сходятся…
- Ваше Величество? - негромко спросил разрешения на своё слово у Фреодэрика Эдгар, и когда тот кивнул, чуть подался вперёд, смотря на Ферро.
- Это, бесспорно, ужасно, мастер, а самое ужасное, что вы при этом пострадали, - акшар кивнул на обожжённую руку молодого человека, - Но мне не даёт покоя вопрос - откуда вы знаете о вине конкретных поджигателей? Вы ведь говорили о ком-то сейчас? Вы видели что-то? Кого-то? Расскажите нам по порядку, возможно виновные смогли что-то унести…
“Под видом пожара ту же модель, те же разработки…”, - что унесла цирковая труппа после представления?