Бывают пробелы во времени, также как и пробелы в пространстве. Как коридоры и лестницы. Единственное их предназначение: вести из одной ярко или тускло освещенной комнаты в другую. Из опустошенной гостиной в темную столовую, граничащую с коридором на выход. Они как бы не считаются. Минуты, заключенные в скобки, особое время внутри времени. Часы продолжают тикать. Однако то, что делаешь, думаешь или говоришь не имеет никакого значения. Это моменты, когда бессмысленно смотришь на поля между строчками и неосознанно покусываешь нижнюю губу, а затем вспоминаешь, что уже давно пора перевернуть страницу книги. Моменты, когда закрываешь глаза перед сном и вспоминаешь все, что было сказано и сделано сегодня. И понимаешь, что все это было напрасно. Моменты, когда распахиваешь входную дверь в надежде, что она будет там, как обычно на крыльце, а затем тихо закрываешь дверь, превращая ожидания в ничто.
Перерыв, интервал, и вся жизнь поставлена на паузу.
Прошло уже двадцать восемь дней с тех пор, как он увидел, как Линда прогуливается под ручку и целует это ничтожество – Стенли. А может и больше. И было неважно, где и когда он видел это, но теперь так сложно было избавиться от постоянно гнетущих мыслей.  Границы времени растягиваются, и секунды превращаются часы, дни, недели. Это его мир, заключенный в скобки, бесконечная зима среди лета, белая словно высохшая кость.
И увидев их вместе один раз, таких счастливых, настоящую семью, кажется что он видит их постоянно. И ее мерзкий муж с таким идиотским именем…кажется, от него невозможно отделаться. Когда оглядываешься, когда думаешь, что один, у окна, в конце коридора, под лестницей, прямо позади, он всегда рядом.
Он с издевкой, с ядом нашептывает на ухо. «Каково это, Купер, скажи мне, как тебе понравилось видеть нас вместе? Я думаю, понравилось, понравилось наблюдать за нами, да ты просто болен, Купер. Ты ревнуешь, Купер? Ты никчемен, Купер. Ты никогда не получишь того, что хочешь. Ты никогда не получишь ее. О чем ты вобще думал, когда у вас все началось? Посмотри на себя: тебе пора подстричься и побриться, а ботинки не мешало бы почистить. Но ты все равно никогда не будешь достаточно хорош, ты ничего не стоишь, вся твоя жизнь ошибка, ну что, может еще ты теперь заплачешь?»
И остается только сжимать зубы и кулаки. И ждать ее. Как всегда.

И она приехала к нему, когда он бросал последние куски земли в могилу человека, имени которого не знал. Заровняв землю и вытерев со лба капельки пота, Эндрю встал в сторонке от той небольшой группы людей в черном, что пришли проститься. Теперь настал черед Томми – худощавого священника иногда по потребностям помогающим проститься с умершим, читать свои псалмы и говорить патетические речи. Энди украдкой кивнул ему и пошел обратно к своему дому, возле которого уже виделся силуэт его любовницы.
По пути привязался мистер Эспенсон, который в очередной раз начал орать ему в ухо, что потерял свою голову от той красотки и периодически дергал себя за уши, видимо желая доказать что действительно потерял. И призрачная голова с легкостью отделялась от тела, еще бы, ведь ему ее перерубили лопатой. Но это уже другая история.
- Отстань, - буркнул Купер в сторону и шагнул навстречу Линде, но не стал как обычно брать ее за руку. – Здравствуй. Я видел, что ты пришла. Прости что долго, работа – пришлось задержаться.
Призрак исчез, похороны проходили относительно далеко и они остались только вдвоем на крыльце его дома.

Он хотел, чтобы она не заметила его новых приобретений. То, как сильно он похудел. Эти спутанные волосы и фиолетовые полумесяцы – следы бессонницы под глазами. Иногда он задумывался - может быть, если он перестанет существовать, когда он не любовник Линды, то Стенли перестает существовать, когда не может быть ее мужем? И ему почти что жаль его. Жаль всех. Из-за их нелепого брака, и общей атмосферы загнанности и из-за того, каким несправедливым кажется все, что случилось. У него не было шанса на оправдание, защиту и справедливость.
Эндрю стоит в доме за ее спиной и смотрит на силуэт ее талии. Ему даже не нужно закрывать глаз, чтобы представить ее голой. Он и так прекрасно изучил ее тело до кончиков пальцев. Откуда взялось столько времени, что разделило их?
- А я думал, ты сочла меня недостойным для прощаний и решила просто исчезнуть. Ведь кажется этим ты занималась все это время с нашей последней встречи? – Энди был как всегда спокоен и сегодня даже, наверное, чересчур. Но, черт побери, какими силами ему это давалось.
Он взглянул в ее глаза, и все будто вернулась на изначальную точку отсчета. Сглотнул.
- Зачем это? Все это. Ты не приезжала три месяца, потому что уезжаешь через неделю? А искреннего ответа я не услышу? – он не повышал тон, но в голосе чувствовалось напряжение, будто даже связки в горле натянулись в струны. – Линда, ты же знаешь, что можешь остаться.
Всегда в голове на подкорке есть тонкая надежда на самые безумные идеи, на их воплощение, на то, что они могут иметь место быть в жизни. И ему хотелось верить, что она скажет что-то вроде «Да, Энди, я отменю к чертовой матери поездку, и все будет как прежде». А потом в памяти всплывает образ той прогулки Линды с мужем, и Купер едва ли не физически ощущает как глубоко внутри, - в костях, в запутанной сети мускулов, вен и сухожилий, - там, где бьется пульс, дыхание и жизнь, - растет черное пятно зависти.
Он кладет руки ей на талию и подходит ближе, обнимая и прижимая к себе.

Однажды он поверил в любовь.
Дни проходили, безымянно, бесследно, похожие друг на друга как черные бусины четок, разделяемые только ударом часов в полночь. Вчера светило солнце, а сегодня идет дождь, старый, усталый и желтый дождь, капли которого безразлично барабанят по стенам и крыше. Но если бы капли были не капли, а настоящие ногти из крепкой стали, такой крепкой, чтобы могли разрушать дерево и камень, тогда обрушился бы потолок, и стены рухнули бы внутрь, и он был бы погребен здесь, внизу. Ждать ее так легко, когда не надо помнить, как дышать.
«И после долгой разлуки ты бы вернулась и нашла меня, спрятанного под обломками стен и пылью, ржавыми мечтами и сломанными пальцами. Тебе пришлось бы своими нежными руками разгрести все эти раздавленные лампочки, сгоревшие книги и сгнившие зубы, крысиные трупики и испачканные простыни, города, замки, церкви и одинокие пыльные дороги, всех людей, что мы целовали и убивали, Линда, все злые шутки и ледяной сарказм, но, в конце концов, ты нашла бы меня. Потому, что ты сказала, что хочешь испытать снова то, что хранишь в памяти, и мы оба знаем, что ты всегда получаешь то, что хочешь».
А здесь и сейчас Эндрю стоял рядом с ней, слушал ее речи, смотрел то на свои руки, то на ее, что сжимались так, что под тканью перчаток наверняка белели костяшки пальцев…и думал. И был отстранен, спокоен и будто "на своей волне". Слова женщины били его раскаленными хлыстами, но он, замкнутый флегмат что называется «держал лицо», проживая все свои эмоции изнутри. Он подошел к ней, когда она устроилась в его кресле, и присел у ее ног на корточки, пристально глядя в глаза. Удары несколько сбивали с ног.
- Линда, милая Линда, я бы попросил тебя вспоминать меня, но я знаю это и так. Ты вспомнишь, - он немного помолчал и будто эхо повторил, - вспомнишь.
Глаза гробовщика немного расширились от последних слов Линды. Неясные чувства ливнем пролились в сердце и сознание, но отовсюду быстро улетучились. Она не посчиталась с его мнением, а сейчас время сгорело дотла, а пепел развеял ветер.
Он не мог вновь взять ее за руку, но прислушался к своим ощущениям. Он не чувствовал холодный след маленькой смерти. Он не улавливал это дуновение потухшей, погасшей жизни, которым разило от каждого призрака. И от этого путался во всем происходящем только еще больше. А может это сон? Глупый болезненный сон?
- Прости меня, красавица, если ты когда-нибудь пожалеешь, что узнала меня, - он поднялся, так ничего не проронив на счет «досадной неприятности» . Он говорил будто совсем невпопад, но каждая его фраза имела свой смысл. По крайней мере для него.
Взгляд несимметричных глаз обвел фигуру теперь уже бывшей любовницы с ног до головы. Внезапно Эндрю протянул руку и резко, быстро сдернул с ее шляпки вуаль, разорвав ткань и оставив нелепую бахрому на краях головного убора. Его с первой встречи раздражала эта вуаль. И если у Линды будет его вонючая рубаха, то он хотел оставить себе хотя бы этот тонкий проклятый кусочек ткани.  И спрятал его в карман.
- Всегда ее терпеть не мог… - совсем тихо произнес он.
Он поверил в любовь однажды. Он сгорал от любви. Теперь же он просто сгорал.