Каждая поездка домой на выходные была для Огастеса большим испытанием. Нет, он был счастлив увидеть мать и сестру, они были для него лучиками солнца, но отец… Энтони упрямо вставал ни свет, ни заря и на старой скрипучей телеге, запряженной еще более старой клячей, отправлялся за сыном.
Рано утром, когда остальные мальчики только поднимались с постелей, Огастес уже стоял на дороге с небольшой связкой книг и поджидал отца.
«Что, Уиллис, опять к мамочке ездил?» - смеялись мальчишки, когда он возвращался обратно в школу, и Гасси оттого чувствовал себя ужасней некуда. Слабый и хилый, Огастес не мог противостоять нападкам, зато с избытком получал тумаков от старших мальчиков. 
Добираться до дома нужно было несколько часов, мальчик сидел в телеге, которую трясло на каждой кочке, и постоянно чувствовал тошноту. В дороге его укачивало, а отец не хотел останавливаться, чтобы дать сыну немного отдышаться.
Лишь единожды ребенок отважился сказать отцу, что его тошнит, когда он впервые отправлялся в школу. Энтони только буркнул, чтобы тот потерпел, они итак могут опоздать. Огастес терпел, пока его не стошнило на дорогу. С этого дня, каждый раз, когда Гасси ездил в телеге со школы и обратно, он свисал за край, если тошнота становилась слишком сильной.
Во время таких поездок Энтони уже начинал спрашивать сына знания библии и цитирование ее. И всегда начинал с того, что Огастес учил многим раньше. Не всегда мальчику удавалось вспомнить все правильно, но в дороге отец его не бил. Энтони говорил, если Гасси не расскажет после завтрака как полагается, то обязательно получит порку.
Время завтрака наступало несколько позже того, как они приезжали домой, и Огастес мог немного поиграть со своей сестрой, пока мать не звала всех к столу.
Гасси старался не шалить и не бегать, когда рядом находился отец. Мальчик его слишком боялся, и даже не знал, какое именно действие приведет того в ярость, а потому не рисковал. Рядом с ним Огастес казался маленьким шуганным зверенышем, и когда они шли к дому, мальчик семенил позади отца, будто стараясь занимать собой как можно меньше пространства, вжав голову в плечи.
Как только Энтони толкнул входную дверь, навстречу выбежала мать и, конечно, расцеловала сына, а Гасси уже заприметил на лестнице свою любимую сестренку и улыбнулся ей. По указанию отца, Бетти быстро вернулась к своим домашним обязанностям, да и сам он удалился, а Огастес, воспользовавшись тем, что отец его не видит, вбежал по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Взяв за руку маленькую Эннис, Гасси повел ее в сторону детских комнат.

Огастес ничуть не меньше скучал по своей сестре. В школе у него не было близких друзей, но сейчас всех друзей, которых так не хватало мальчику. Могла заменить сестра. Несмотря на тяжелый для Гасси день ее рождения, мальчик любил Эннис и все свое свободное время проводил с сестрой.
- Конечно, хочу, сестренка, - ответил он. В последнее время Гасси пытался быть взрослым и старался разговаривать как взрослый. Правда, он не понимал, что значит «разговаривать как взрослый», было лишь ощущение, что разговаривать нужно «вот так».
Сейчас ему было бы лучше закрыться у себя в комнате и повторять нужные страницы библии, чтобы потом без ошибок рассказать все отцу, но когда рядом оказалась Эннис, Огастес и забыл о том, что после завтрака ему нужно будет отвечать перед Энтони.
- Ты можешь присылать мне рисунки с мамиными письмами, - сказал Гасси, усевшись на пол в комнате своей сестры. Эннис только начинала разучивать чтение и письмо, но Бетти старалась писать своему ребенку как можно чаще. Гасси, получая письмо от матери, прятался в укромном уголке школы, чтобы спокойно прочесть его. Многие школьники, опять же, не так часто получали письма от своих мам, оттого и считали Огастеса «маменькиным сыночком». На деле, конечно, так оно и было, но сам Гасси продолжал твердить, что это не так. Никакому мальчику не захочется быть «маменькиным сыночком».
Кажется, Эннис была единственной, перед кем Гасси еще старался выглядеть мужественно. В школе он был зашуганным и практически ничем не отличался от того, каким был перед отцом. Правда, пороли его там намного меньше. Да, как и в любой другой приготовительной школе, там были порки, но им подвергали только провинившихся мальчиков. Гасси же всегда делал все задания и спать ложился вовремя, а не устраивал бои на подушках в общей спальне.

Гасси смотрел на рисунок, что показывала ему сестра. Находясь рядом с Эннис, он чувствовал себя по-настоящему старшим братом, эдаким мужчиной, который должен заботиться о своей семье. Правда, это чувство никогда не выходило за стены этой комнаты, ведь там, за стенами, был отец, который одним лишь своим пребыванием в доме растаптывал все, что могло нравиться Огастесу и все, чем он мог гордиться. 
Но пока он был с сестрой, отец отходил на второй план, и Гасси дорожил чувствами, что испытывал рядом с Эннис. Несмотря на то, что рисунок был просто детскими каракулями, для Гасси он был неким символом этих самых чувств: его старшинства, любви, которую испытывала девочка к нему и какой-то семейной идиллии. На рисунках не было Энтони, будто дети в своих фантазиях вычеркивали этого страшного человека из своей жизни, предпочитая обходиться без него.
- Очень нравится, сестренка, - ответил мальчик, - Подаришь его мне?
Молодой Уиллис хранил все, что доставалось ему от матери и сестры: письма и рисунки. Получая их в школе, Гасси уходил подальше от остальных мальчишек, чтобы письма не были отобраны, и читал, когда рядом никого не было. Потом он все прятал, боясь, что какой-нибудь «весельчак» найдет его сокровища, и тогда вся школа будет потешаться над Уиллисом.
Кое-что он хранил и в своей комнате. На самом деле, Гасси очень боялся оставлять свои вещи в школе, а потому часто ездил домой со связкой книг и с письмами. Правда, письма он любил перечитывать тогда, когда находился далеко от дома. А потому возил несколько с собой постоянно.
Но долго детская идиллия продолжаться не могла, снизу послышался громкий отцовский голос, и мальчик вздрогнул от внезапного страха и неожиданности, а по спине его пробежали неприятные холодные мурашки.

Огастес медленно повернулся в сторону входной двери в комнату, будто отец вот-вот должен появиться оттуда. Но Энтони не считал нужным подходить самому, он привык, что в семье выполняются все его требования беспрекословно.
- Ты тоже выходи, скоро будем завтракать, - Гасси не хотелось, чтобы сестра задержалась в комнате, ведь тогда отцу снова придется кричать, и он может на нее разозлиться.
Спустившись первым, младший Уиллис выполнил требования своего родителя (обычно это было что-то не слишком значительное, хозяйственное), а немногим позже Бетти позвала семью за стол.
Перед принятием пищи Энтони, как бывало каждый раз, прочитал молитву.
Склонив голову над столом, Гасси вовсе не повторял про себя отцовские слова. Со стороны своего десятилетнего возраста мальчик рассуждал о том, что жизнь в доме подчинена только отцовским прихотям, и мечтал, что когда он вырастет, то обязательно заберет сестру и мать, они уедут далеко от этого дома, и отец никогда не сможет их найти. Жизнь, в мечтах Гасси, сразу же преобразится и станет счастливой.
Во время завтрака Огастес вспоминал то, что задал ему отец. Пока он ел, слова так ярко вырисовывались в его памяти, и он уже думал о том, что поразит родителя своими знаниями. Конечно, этого никогда не случалось, и единственной похвалой для Гасси за все время было отсутствие порки, но мечты никогда не покидали голову ребенка.
И вот, наступил самый страшный момент для Огастеса: он оказался лицом к лицу с отцом, который спрашивал его знания и, к ужасу мальчика, это оказалось совсем не то, что он вспоминал за завтраком. Взгляд Гасси забегал по комнате и наткнулся на мать, которую было видно в проеме двери. Она стояла намного дальше, у лестницы, вроде собираясь подниматься наверх, но на самом деле смотрела на сына, а в глазах ее читалось участие.
Кусая губы, мальчик произнес:
- Но, отец, утром ты спрашивал другое, - голос его был тихим, а взгляд уже опущен в пол.
- А сейчас хочу услышать это, - грозно отвечал отец.
Гасси со всех сил зажмурился. Он ненавидел минуты, когда вот так стоял перед родителем, и пытался забыть, что Энтони где-то рядом. Чтобы вспомнить что-то новое, ему нужно было быть как можно спокойнее. Огастес уже заметил за собой черту, когда волнение полностью отбивает у него память.

Отредактировано Огастес Дж. Уиллис (2012-07-09 02:21:14)

Огастес начинал ненавидеть себя даже без помощи отца, хотя последний всячески этому способствовал. Гасси ненавидел себя за то, чего не мог вспомнить, когда по мнению Энтони, зубрение глав библии было делом элементарным. Он ненавидел себя за то, что не мог ответить сверстникам на обиды. Ненавидел и за то, что был не в состоянии защитить мать, когда отец начинал кричать и на нее. К этим основным причинам добавлялись еще мелкие неудачи, которые в сознании ребенка были ничуть не меньше по масштабам с тем, что давал ему отец.
Младший Уиллис мялся перед родителем минут пять, пока в его памяти не начали всплывать нужные слова. Насколько мог судить Гасси по собственным знаниям и кивающей на лестнице матери, говорил он правильно. Правда, слова произносились с большим трудом, ведь страх перед Энтони никуда не девался, и мальчик очень боялся ошибиться. Увы, чтобы ошибиться, нужно как раз этого и бояться. По Уиллису-старшему и вовсе было не понятно, как он воспринимает ответ сына: и при хорошем ответе, и при плохом лицо его было одинаково хмурым.
Несмотря на свою неловкость, Гасси уже начал успокаиваться и говорить более уверенно. На отца он старался не смотреть, подсознательно осознавая свой страх перед ним. Ему куда спокойнее было видеть собственные ноги или угол комнаты. Именно потому, что взгляд его был устремлен куда угодно, только не на Энтони, мальчик и не заметил, как тот в пару больших шагов приблизился к нему и схватил за шкирку:
- Бестолковое отродье! – взревел родитель, и Гасси весь затрясся от страха и неожиданности, - Не в состоянии запомнить простые вещи?!
Огастес так и не смог понять, где именно он ошибся, но Энтони уже потащил его к лестнице в свою комнату, чтобы самостоятельно достать прут-орудие и преподать младшему Уиллису свой урок.
Ноги мальчики волоклись по полу, он постоянно спотыкался – Энтони был достаточно сильным, чтобы приподнять хилого Огастеса. По пути в комнату он снова завел свой любимый разговор о том, что необходимо этого негодника отдать на учение в церковь, а еще лучше запереть в монастыре до скончания его жизни.

Огастес прекрасно знал, что будет дальше, но все равно (а, может, именно поэтому) ужасно боялся. Боялся он не только отца, но то, что тот может с ним сделать. Его уши сразу стали красными, как это бывало, когда он боялся или смущался больше возможного.
Отец потащил Гасси по лестнице, и ребенок, неуклюже споткнувшись, упал, разбив себе губу. Энтони это не остановило, и тот поволок мальчика дальше.
Уиллис затащил сына в комнату и велел снять рубашку, пока сам брался за свой прут. Гасси тут же повиновался.
На его голой спине еще были видны рубцы от прошлых побоев, но это меньшее, что могло беспокоить членов этой семьи и самого Огастеса. Они причиняли боль только в первое время, но привычка спать на животе выработалась быстро.
Облокотившись на кровать, младший Уиллис стоял на четвереньках, зажмурив глаза в ожидании, когда последуют удары, и отец упокоится.
- Читай «Отче наш»! – гаркнул Энтони.
Эта молитва так часто звучала в доме и так усердно прививалась детям каждым из родителей, что Гасси мог говорить ее наизусть даже посреди ночи, если его разбудить.
- Отче наш, иже… А! – последовал первый удар, а за ним сразу и второй.
- Читай дальше!
- …еси на небесех… - молитва снова прервалась криком от нового удара, за которым последовало еще и еще, что Огастес уже не мог произнести больше ни слова, а только кричал от боли.
- Да святится имя Твое! Да приидет Царствие Твое! – кричал Энтони вместо своего сына, продолжая бить его, - Да будет воля Твоя! Яко на небеси и на земли!
И так продолжалось, пока Энтони не бросил свою плеть на пол и не вышел из комнаты, а Огастес практически без чувств остался сидеть на полу. Тут же вошла Бетти, пытаясь успокоить своего ребенка, прижимая к себе. Гасси вырвался из ее объятий и побежал в комнату, не видя ничего и никого на своем пути: слезы заполнили его глаза и катились по щекам.