Как скучно коротать вечность. Но призраки не должны ощущать скуку. Для них не существует время.
Но для Огастеса время существовало. А все потому, что у него была цель, и он ждал шанса ее осуществить. Ожидание – самое тяжкое бремя, на которое может быть обречена душа, даже самая злая, а тем более беспокойная.
Долгое время дух бездействовал, находясь между живым и мертвым миром, пока в доме не начали появляться Люди.
Некоторые призраки желают вечного покоя и пытаются прогнать живых, что селились в их домах, а Гасси, наоборот, ждал тех, кто осмелится приобрести дом на Вест Стрит и поселится в нем.
Появление Человека дух почувствовал сразу, как только его нога ступила за порог дома. Его не интересовало ни имя, ни пол, он просто чувствовал в нем Жизнь, а это единственное, что его привлекало. Увы, не во всем доме дух мог пользоваться своими силами в полной мере, мешали другие. Огастесу повезло, Человек выбрал нужную комнату, вот только одной ночи не может быть достаточно, чтобы вселиться в тело.
Но другие обитатели дома не собирались просто наблюдать за тем, как Огастес завладеет Человеком, они всегда мешали ему, мешали и в этот раз.
Привидения никогда не пользуются всеми своими силами сразу, особенно те, которые жили в этом доме. В них всегда была надежда на то, что и маленький проказы, такие как открытие дверей без ветра, падение вещей с полок, тут же напугают постояльца, и он сбежит. Последние годы так и было.
Огастес и понятия не имел, что там творили внизу эти жалкие призраки в этот день, он ненавидел их всем своим естеством, и ненависть каждый раз становилась все больше. А если еще и вспоминать их – а воспоминание – это все, что оставалось духу – он начинал полностью состоять из ненависти.
Дух навис над Человеком и наблюдал за его беспокойством. Он кинул книгу в часы, и те замолчали, а Огастесу это не понравилось. Часам было так много лет, они нравились духу, а потому он запустил их снова, и мерное отсчитывание минут прервалось двенадцатью ударами полночи.
Замечательное время. Гасси так нравилось полночь, что в честь нее он даже появился перед часами – человек в цилиндре и одежде второй половины 19 века – на пару секунд.

Это было несправедливо. Нет, я не говорю о том, что Эннис считала несправедливым быть убитой за три дня до собственной свадьбы человеком, которого она любила и которому доверяла больше всех на свете. Даже ее любовь к Томасу не могла затмить любовь к старшему брату. Она ведь даже простила его за это, придумала оправдание этому поступку, благо времени хватило, что бы убедить себя, что возможно она сама спровоцировала Гасси на такую жестокость по отношению к ней. Несправедливым было другим, несправедливо было, что она обречена вечность жить в доме рядом со своей умершей семьей, видеть отца, перед которым трепещет даже сейчас, после своей смерти, мать, которая никак не могла простить себе предательство сына, сестру, которая не так сильно, как другие женщины семьи Уиллис любила Огастеса и которая была единственным духом, кроме отца наверное, которая открыто злилась на старшего брата, хоть и не скрывала того, что тоже боится его. Даже отец теперь изменил к нему отношение. А как можно не бояться того, кто убил тебя и того, кто вечность будет рядом, мучить снова и снова, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Правда пока Гасси не слишком обращал внимание на Эннис, хотя наверное потому что ей удавалось прятаться от него, даже в стенах этого дома она могла от него скрыться. Но ведь рано или поздно он достанет ее, найдет все убежища. А если он снова захочет ее смерти? И найдет или уже нашел способ убить призрака? От этой мысли по телу пробежала дрожь. Она закрыла лицо руками и помотала головой.
"Нет-нет... только не это"
Почему? Почему она не могла покоится с миром? Почему не пошла дальше? Куда угодно, хоть в Рай, хоть в Ад, но куда-то? Почему? В глубине души призрак знала ответ на этот вопрос, но боялась признаться. Ее держала здесь любовь к брату. Она не могла оставить его здесь. Просто не могла. Ведь... ведь он был любимым братом, ее Гасси. Пусть он поступил неправильно, пусть обрек ее на вечные мучение, но ведь это был ее брат. Ее любимый старший братик. Но... нет, она не могла признаться. Ведь если бы она призналась, что хочет помочь, то огна бы призналась, что хочет погубить человеческую душу, что она сама хочет убить человека, а Эннис была слишком слаба для подобного признания.
Призрак подняла голову, грустно посмотрев на верх. Братик уже начал, вдруг он сегодня сможет овладеть телом их постояльца? Тогда... нет, слишком страшно, но ведь она должна помешать брату, она не могла позволить ему убить еще кого-то и взять еще один грех. Это было ради него и ради него она помешает Огастесу.
Невесомо, словно подгоняемая порывами ветра, она неслышно поднялась по лестнице и прошла по коридору, замерев у дверей комнаты Огастеса. Даже при жизни она не решалась войти сюда, чего уж говорить о том времени, когда она уже умерла. Да и страшно было столкнуться с братом. Но нужно. Она должна выгнать постояльца. Но для этого нужно попасть в комнату, где находиться ее убийца.
"Господи... помоги мне... прошу..."
Она так и осталась на пороге, замерев в нерешительности, а после вздохнув, сосредоточила свои силы и повернув дверную ручку, громко хлопнула дверью. Это должно было напугать гостя. По крайне мере на его месте Эннис уже давно бы умерла от страха.

Возможно, Огастес никогда не был хорошим человеком. Пусть тихим и молчаливым снаружи, но мысли его посещали самые невеселые и часто довольно злые. В детстве, к стыду своему, он не раз желал отцу смерти. Конечно, потом просил прощения у Бога за такое страшное прегрешение, а, немного повзрослев, понял, что ничего ему за эти мысли не будет, и прощения просить перестал. Конечно, он любил свою сестру и мать, и был добрым с ними, но и эти чувства со временем забылись. Младшая Медисон и при жизни мало интересовала Огастеса, а после смерти он и вовсе забывал о ней, пока не сталкивался в открытом противостоянии.
Гасси, ставший духом, практически не покидал свою комнату, пока дом пустовал, но мог позволить себе выйти, когда дом заполнялся людьми – нужно же было выбирать себе новую телесную оболочку. Увы, как не везло ему при жизни, так не везло и после смерти. Каким бы не был злой дух, трудно противостоять одновременно и человеческому разуму, и нескольким привидениям.
Огастес вернулся в комнату, но дверь больше не трогал, да и злость не прошла даже после побега Эннис.
Своей комнаты Уиллис не покидал по большей части потому, что ненавидел тех призраков, которые обитали рядом с ним. И пусть они не часто сталкивались лицом к лицу даже тогда, когда Гасси покидал стены своей комнаты, но ощущать их поблизости было более чем неприятно.  Это ощущение, ощущение посторонних, утихало, когда он запирался здесь, но появлялось вновь, когда кто-то из обитателей дома приближался. Когда Эннис стояла за дверью, и Гасси накинулся на нее, ощущение присутствовало, но и после ее побега оно никуда не делалось, и это его выводило. Медисон он пока не замечал.
Но и человек, поселившийся в его комнате, выводил тоже. Он пел – это действовало на нервы, если можно применить к духу такое словосочетание, потом начал нести какую-то чепуху, от которой Гасси еще больше злился. Он и при жизни-то не любил, когда люди болтали попусту, но помалкивал, потому что те были или выше его по социальному статусу, или женщинами.
Будь это по способностям Уиллиса, он бы с удовольствием сейчас задушил этого человека, забыв даже о том, что собирался вселиться в него и начать свою жизнь заново. Огастес приблизился к постояльцу и попытался дотронуться до него, схватить, но руки прошли сквозь тело. Тогда дух встал точно в то место, где находился и человек. Что при этом ощущал живой – можно было гадать, но Гасси, представляя себя в его теле, повторял точные движения так, будто он сам их и делал, будучи заключенным в это тело.
Только несколькими минутами позже Огастес заметил в комнате присутствие другого призрака, он увидел Медисон и уже не отводил от нее взгляда, сделав шаг в ее сторону.
- Он мой, - такие сильные эмоции, как злость и ненависть, придавали голосу Гасси сил, что эти слова вполне мог услышать и живой человек, - Он мой! Отдай его мне! – Кричал Уиллис, бросившись к своей младшей сестре и пытаясь схватить ту за плечи.

Наверное, понять ужас, охвативший всё призрачное существо Медисон в тот момент, когда брат заметил ее, может только тот, кто и сам оказался застигнутым врасплох в тайном и, казалось бы, идеальном укрытии. Если бы сердце Уиллис всё еще билось, то сейчас оно бы точно вырвалось наружу. Опять этот пристальный взгляд любящего братца – тут и во второй раз помереть недалеко! В нем читалось столько чистой ненависти и неподдельной злости, что хотелось провалиться не ниже подвала и оставаться там лет сто – пока страх не пройдет. 
Помогите!  - пискнула она, будто забыв о том, что живой человек ее вряд ли услышит, а уж тем более на помощь прийти он не сможет ну ни в каком случае.  Не говоря уже о том, что ему и самому явно нужно было сочувствие и содействие: судя по тому, что уловила беглым испуганным взглядом Медисон, мужчинка либо уснул (что сомнительно), либо просто-напросто отключился (что вероятнее),  и теперь с абсолютно безмятежным видом сидел на полу. Чувствительный какой парниша – в этом доме ему еще и не такое предстоит вытерпеть.
Тут произошло то нечто такое, что заставило Медисон наполовину пройти сквозь стену – так резко отпрянула она от приближающегося брата. Огастес начал кричать что-то о том, что постоялец принадлежит ему, и все остальное, вполне свойственное его природе. Да она-то и не претендует ни на кого, и отдавать ей уже давно нечего! Только напуганная Уиллис собралась сообщить об этом братцу, как он стремительно кинулся к ней, и даже попытался схватить младшую сестру за плечи! Всё, больше тут делать решительно нечего – Медисон в одно мгновение прошла сквозь стену и оказалась в соседней комнате.
Подумать только, сколько времени она уже бегает от Огастеса по всему дому… Сколько кошмарных мгновений пришлось её пережить из-за него, сколько страха пришлось натерпеться. Неужели придется провести так целую вечность?
Медисон решительно взглянула на стену – уже второй раз за эту ночь. Нет, так больше продолжаться не может, она просто обязана показать брату, что не боится его, и что ему больше не удастся безнаказанно гонять свою собственную семью по этажам и комнатам. И пусть на самом деле она всё еще страшиться Огастеса – злости в Медисон накопилось столько, что пора было дать ей выход.
Сурово, как ей казалось, сжав призрачные кулачки, младшая Уиллис в одно мгновение пронеслась в бывшую спальню брата.
- Послушай-ка ты теперь меня, братик! – голос Медисон предательски задрожал в тот момент, когда она нос к носу столкнулась с переполненным злобой Огастесом, но говорить она не перестала. – Тебе никогда не удастся сделать то, к чему ты так стремишься, ни-ког-да. 
Младшенькая Уиллис сорвалась в гадючье шипение и даже посмела пригрозить Огастесу пальцем:
- Тебе ни за что не вернуться в мир живых, уж я за этим прослежу!