Самое нелепое сочетание чувств – это страх вкупе с радостью. Казалось бы, то, что пугает не без причины, вызывать эйфорию, даже легкую, не должно, но, тем не менее, Герш испытывал ее.
Каждый раз, когда он решался пробраться ближе к разделительной решетке, не позволяющей взрослым быть рядом с детьми, он ощущал настоящий ужас. Причем не только из-за опасения быть пойманным и наказанным. Больше всего Герш боялся, что поймают его брата. Или тот просто в один день не появится у «их места», и никто, конечно, не скажет, что произошло. Просто Герш будет ходить снова и снова, пока не пройдет достаточно времени, чтобы понять – больше он не увидит Ганса. Не увидит никогда.
Поэтому, когда младший брат показывался на глаза, Герш чувствовал, как радость захлестывала его. На какие-то секунды становилось плевать, что их могут схватить в любой момент. В любую секунду может раздаться выстрел в затылок. Это становилось несущественным по сравнению с тем, что у них еще была возможность увидеть друг друга еще раз.
Герш не знал, да и никогда не интересовался, испытывает ли что-то подобное его брат. Но для него самого Ганс был в определенном плане смыслом нынешнего существования. Именно мысли о брате заставляли его быть аккуратным, действовать осторожно, не болтать и продолжать работать на радость немцам. Если Ганса не станет – никакой мотивации больше не будет. Родители, скорее всего, оба мертвы, родственники со стороны матери – тоже, а больше никого у них не было.
- Эй, - шепотом окликнул Герш, подобравшись поближе к решетке, но не касаясь ее. Немцы везде пускали электричество. Если на этой и не было ничего подобного, проверять на собственной шкуре и привлекать внимание шумом парень не собирался. – Ты в порядке? – первым делом спросил он.
Это было самым важным. Не в их ситуации спрашивать по-светски, как прошел день. Паршиво он прошел, вот как. Достаточно паршиво, чтобы в какие-то минуты призадуматься о смерти, но недостаточно паршиво, чтобы на самом деле умереть. Других вариантов просто быть не может.
- Я тебе кое-что принес, - прошептал Герш и привычно оглянулся, быстрым взглядом окидывая пространство, никто ли не приближается. Удостоверившись, что все в относительном порядке, Герш выпрямился, перебрасывая через забор небольшой, грязный, но кусочек самой настоящей колбасы. Назвать это мясом можно было с большим трудом. Судя по всему, это были перемолотые потроха, кости, когти, кожа, смешанные с пылью, бумагой и черт знает чем. Но Герш был уверен – она будет вкусной. Она должна быть такой.
Им такого «деликатеса» не давали. Они, как и все евреи, а также цыгане, ели непонятную баланду и той было настолько мало, что тощали они очень быстро. Герш нашел этот кусок у умершего заключенного, которому повезло с едой больше, чем им, обладателям желтой звезды на робе, но меньше – со здоровьем. Вероятно, это был тиф или вроде того, от чего люди вокруг умирали с такой частотой, что Герш уже перестал удивляться, хотя и пробыл в лагере всего ничего.

Ганс не представлял, как сильно беспокоился за него брат. И не знал, что эта внешняя сила и выносливость появлялась у Герша только благодаря ему. Казалось, Герш бы давно сдался и угас, если бы не младший брат. Ему бы просто не за что было бороться, пока немецкая система перемалывала его.
Ровно также и Герш не знал, что его младший брат черпал силы в нем, сдерживая слезы. Если бы Ганс хоть раз расплакался, возможно, они бы были уже мертвы. Герш бы не выдержал этого зрелища и натворил глупостей.
Этого просто не должно было быть. Вид младшего брата, совсем еще ребенка, за решеткой причинял немыслимую боль. За всю свою жизнь Герш ничего не хотел так сильно, как помочь сейчас Гансу. Немыслимым образом переместить его туда, где было безопасно. Он ведь был его старшим братом, он был ответственным за него и должен был заботиться. Но не мог.
- Я в порядке, - прошептал в ответ Герш, улыбаясь мальчишке. Ничего не хотелось так сильнее, чем сказать ему, что все хорошо. Что скоро они поедут домой или что это был страшный сон, и прижать брата к себе. Но все это было неправдой.
Герш не знал, как четко Ганс осознает сложившуюся ситуацию, но полагал, что мальчик в силу возраста все еще надеется на лучший исход. Судьбой же старшего брата было кристально четко понимать, что их обоих рано или поздно ждет смерть – быстрая или мучительная, как повезет, - но в скором времени они умрут. Как бы они не трепыхались, никто не прибежит, махая флагом, и не спасет их в одночасье. Знать это и никаким видом не показывать это брату.
Возможно, их убьют уже завтра или даже через пять минут. А может, они проведут здесь целый год, пока не истощают и не загнутся. Был небольшой шанс сбежать, но Герш видел и тех, кого ловили, и что с ними затем сделали в назидание всем остальным, чтобы даже и мысли такой не возникало.
- Это от военнопленных, - прошептал Герш. От вида, как его брат смотрит на этот грязный кусочек колбасы, внутри все оборвалось. – Им иногда перепадает еда получше. Так что я украл пару кусочков. Один вот тебе принес, ешь, - соврал парень, очень быстро сообразив и выдав реалистичную историю.
Несмотря на то, что оба они жили в лагере и видели все, что происходит вокруг, Герш не хотел говорить правду. Ни о том, что взял еду у трупа, которому она была уже не нужна, ни о том, что сам не попробовал ни крошки. Он часто отдавал Гансу свой хлеб и все, что мог спрятать за грязной робой. Сам же съедал только непонятного цвета жижу, которую называли то супом, то кашей. На вкус и по запаху все было едино и не шибко-то съедобно. Герш подозревал, что эту баланду готовят из того, что оставалось у немцев – все объедки или гниль шла на «корм» евреям.
Так или иначе Герш не хотел, чтобы Ганс знал, что его старший брат отдает все, что у него есть и даже больше. Раньше он и не подозревал, насколько они были близки друг с другом, а теперь готов был пойти на все, лишь бы исправить положение для брата. Если бы Гершу предложили положить свою жизнь ради него, он бы согласился, не колеблясь, хотя и знал, что Ганс бы такого не одобрил.
- Мы что-то начали строить, - рассказал Герш, пока его брат торопливо жевал колбасу. – Нам даже не говорят что это. Просто с утра приказывают копать отсюда до сюда или класть камни. Наверное, дом для какого-нибудь жирующего фашиста, - усмехнулся Герш, понимая, что его попытка развеселить брата вышла крайне нелепой. Это было совсем не смешно. Но все же он продолжил, - Надо будет побольше песка у основания класть. Зайдет этот фашист в свой новый дом и провалится вместе с ним под землю.

Герш будто заворожено смотрел, как крохотный кусочек колбасы исчез в руках младшего брата. Казалось, еще вчера они бы выбросили такую еду в мусор или скормили уличным собакам, а теперь сами уподобились бродячим псам. Пугливо бегали среди людей, все опасаясь, что их ударят просто так, ради забавы, и искали себе пропитание по углам и помойным ямам.
Мысли Герша были далеко отсюда, когда его брат спугнул их своим неожиданным вопросом. Парень даже вздрогнул, сморгнув пелену наваждения. Осознание, почему Ганс спрашивает об этом, пришло не сразу.
Почему вдруг они были фашистами? Они были в плену у фашистов, а следовательно… Но потом Герш понял. Они – немцы, и всегда, с самого рождения считали себя такими. Ни он, ни его младший брат не имели ни малейшего представления о быте и традициях ортодоксальных евреев. Мать, несмотря на свое происхождение, не учила их этому. Герш не знал ни слова на иврите или идише, не отмечал никаких еврейских праздников и был крещен в католической церкви, сохранив одну скромную часть своего тела в целости, если уж на то пошло.
Так вот немцев здесь не любили. Кроме самих солдат и их начальства, конечно. Но Ганс же слышал каждый день эти перешептывания по ночам, за спинами нацистских военных. Немцы – равно фашисты. Значит и им прямая дорога туда, под крыло великого и блистательного фюрера.
Герш даже не мог понять, что было хуже. Быть пылью под каблуком немецкой диктатуры, прописанным в официальных государственных бумагах, как нежелательный элемент среди арийской расы. Или все же выступать на другой стороне, угнетая невинных против своей воли и вытворяя такое, что потом вовек не отпустит тебя во времена частых ночных кошмаров.
- Нет, мы не фашисты, - мягко прошептал Герш, словно успокаивая этим брата. – Фашисты – это не люди, а монстры. У них нет ни сердца, ни мозгов. А мы с тобой не монстры.
Пока… Герш снова едва вздрогнул. Мысль была настолько яркой, что прозвучала словно шепотом на ухо. Парень быстро оглянулся, но вечер выдался тихим и вокруг их тайного места не было ни единой живой души. Лишь вдалеке маячили ленивые темные силуэты солдат, но те были слишком далеко отсюда.
- Теперь знаю, - отозвался еще тише прежнего Герш, безрадостно слушая историю, рассказанную Гансом.
Тут братья были в равном положении. Несмотря на старший возраст, Герш даже не догадывался, что ненависть к евреям была столь сильна. Краем уха он слышал об этом, да и немного догадывался, когда отец решил отправить их подальше от беснующейся Германии, но не знал это с кристальной ясностью. Истина открылась уже за воротами и решетками этого лагеря, и, пожалуй, теперь умрет вместе с ним.
Герш даже не стал комментировать сам рассказ. Он угнетал, как и все вокруг. Как эта решетка, которая разделяла их – не прикоснуться. Как те темные силуэты, за которыми Герш нет-нет, да следил, чтобы не приближались. Как безутешные мысли о родителях, которых, возможно, уже и в живых не было. Парень до сих пор даже не представлял, насколько глубоким может быть отчаяние и уныние.
Но с каждым днем ему открывались все новые, но все также безрадостные горизонты. Вот и сейчас, его любимый мальчик, его родной брат, задавал такие вопросы, что сводило скулы от желания то ли закричать, то ли заплакать. А может быть и все вместе. Герш понимал, что Ганс не ждал его положительного ответа. Даже интонация его вопроса была не слишком вопросительной, но Ганс этого хотел. Очень сильно хотел, и это было очевидным.
- Не знаю, Ганс, - не совсем честно ответил Герш. Он знал. Никто не пустит ребенка в барак ко взрослым, таков был порядок.
У немцев были списки, и если они не досчитаются одного и не обнаружат его тела, они будут искать. И обязательно найдут. Герш был здесь не так и давно, но показательные «наказания» видел.
- Я постараюсь что-нибудь придумать, - горячо пообещал он, искренне желая верить в свои же слова.
Пока он не видел ни единого способа, как им облегчить свою участь, но опускать руки не спешил – ему было ради чего бороться. И он продолжит бороться ради них с Гансом, и пойдет на все.

Каждое слово младшего брата разбивало Гершу сердце. Он почувствовал, как в носу предательски засвербело, но он не мог показать слабость перед Гансом. Если он, старший, продемонстрирует мальчишке, в каком отчаянии находился, тот не сможет бороться. Если Ганс увидит, как Герш плачет, он поймет, что надежды нет.
— Не думаю, — натянуто проговорил Герш, глубоко вздыхая, чтобы проглотить этот горький ком, появившийся в горле. — Ты еще больше будешь хотеть есть, если будешь больше работать. Они заставят тебя отработать каждую крошку дополнительного хлеба.
Герш замолчал. Уже договаривая свою мысль, он думал о другом. Он думал, как достать больше еды для брата. Герш бы с легкостью отдавал ему свою порцию, всю, целиком, обрекая себя на голодную смерть, но учитывая, как заставляли работать взрослых, смерть эта явится к нему слишком быстро. И кто потом будет следить за его мальчиком?
Когда Герш умрет, Ганс долго не протянет. Он был настоящим бойцом, Герш гордился тем, как его брат держался в таких жутких условиях. Но тот был слишком юн. Фашисты быстро убьют его трудом, как и многих других.
— Лучше не привлекать к себе внимания, — договорил после паузы Герш. Ему пока отлично удавалась эта тактика. И пока евреи рядом были не раз биты фашистами, он тихо работал, всем своим видом изображая смирение, что бы не творилось внутри.
Возможно, ему стоит задуматься о том, чтобы тайком воровать еду у тех, кто недостаточно хорошо ее прячет. Или отбирать у тех, кому она скоро не понадобится. Это было ужасно, но ведь были здесь люди — живые трупы — которым этот кусок хлеба уже никак не поможет. Так или иначе старуха с косой уже занесла над такими свое оружие.
Герш поднял взгляд в тот момент, когда брат что-то хотел сказать, но передумал, поджав губы, как делал и сам Герш. Он словно смотрел на свое младшее отражение. Это заставило невольно улыбнуться, но улыбка все равно не вышла хоть на толику веселой.
— Что тебя беспокоит? — мягко спросил Герш. О, на этот вопрос можно было отвечать бесконечно. В таком-то месте их определенно беспокоило все! Но Герш был уверен, брат понял, что он говорил о настоящем моменте.

От услышанной новости Герш едва заметно вздрогнул, сморгнул, будто в глаза что-то попало, и вновь осмотрелся, словно кто-то мог подкрасться к ним незаметно за прошедшую минуту. В лагере ничего не поменялось. Темнота все больше наступала, издалека доносились звуки работы и немецкие выкрики. То и дело раздавался грубый смех.
А вот на душе стало куда тоскливее. Если то, что сказал Ганс, окажется правдой, их шансы на хоть какое-то существование сведутся к нулю. Герш точно не знал, для чего фашистам могло потребоваться перевозить всех детей в другое место, но в одном он был уверен — ничем хорошим это не пахнет.
Вряд ли поступил приказ свыше перестать мучать детей и оставить для своих извращенных игрищ только тех, кто достиг совершеннолетия. Возможно, их хотят отправить в другой лагерь, а может быть, Берлин был только оправданием того, что немцы хотят уничтожить более слабых и менее полезных людей.
Верилось в это с трудом. Хотя Герш и жил в невыносимых условиях, в голове его не укладывалось, что могло произойти такое зверство, как убийство сотен невинных. Не за оплошность, не за непослушание, а просто так. Гершу попросту не хотелось в это верить.
— Кто так говорит? — уточнил старший брат. — Солдаты?
Помолчав несколько секунд, Герш вновь справился с самообладанием и взял себя в руки. Ему срочно нужно было придумать новый план. И пока Ганс следует хорошему указанию брата — скрываться и не привлекать к себе внимания, — Гершу было необходимо изменить свою собственную тактику.
Теперь ему нужна была информация. Причем, желательно, из достоверных источников. Нужно было как-то приблизиться к немцам — солдатам или даже офицерам, — чтобы понять, что происходит в лагере и стране. Но приблизиться так, чтобы не накликать беду на свою голову. Как это сделать Герш не знал. Они с братом не так давно попали в лагерь, чтобы полностью понять всю местную «кухню».
— Я попробую выяснить об этом, — решительно сказал Герш, чтобы хоть как-то успокоить брата. — Если это так… мы попробуем сбежать. Хорошо? Я не брошу тебя и не позволю увезти, ты меня слышишь?
Невозможно было словами передать то, что творилось в этот момент в душе Герша. Ему хотелось броситься на разделяющий их забор, трясти и ломать металлические прутья, пусть даже проволока сдирает мясо с пальцев до кости. Больше всего на свете ему хотелось обнять брата так крепко и не отпускать, а лучше унести его подальше отсюда.
Так не должно было случиться. Его маленький братишка не должен был говорить про смерть и думать о ней. Ганс должен был ходить в школу, баловаться на улицах со сверстниками, впервые влюбиться в девчонку с белесыми бровями и смешными косичками. Это все было так несправедливо…
Герш протянул руки, прикасаясь в тонким пальцам брата — единственное, что могла позволить решетка между двумя частями лагеря. Пальцы были холодными.
— Я постараюсь что-то придумать, Ганс. Ты только… держись, хорошо?
И в такой момент ему было все равно, в какое чудовище он сам мог превратиться. Но Герш был готов не только воровать в других заключенных, он был готов убивать несчастных, лишь бы урвать еще кусок для своего брата.