За время, что Герш провел в лагере, он понял только одно: пора было забыть о человеческих законах, и, как бы противно ни было, жить по законам животным. Пусть дней заключения прошло не так уж и много, Герш успел повидать всякое. Как людей убивали за правду, как мучили просто ради садистского удовольствия. Стреляли в голову из-за плохого настроения или просто потому, что немцы замечали «неправильные» взгляды. Одного из заключенных расстреляли потому, что он попался на глаза и его морда была слишком противной, чтобы ее могли терпеть представители арийской расы. Другой слишком медленно бежал от направленного на него оружия.
Гершу повезло. У него было страстное желание отстаивать свои законные права, как только он попал в лагерь. Он не был евреем, о чем гласили желтые нашивки на его робе, а таким же немцем, как и они. Его отец был чистокровным немцем, сам он говорил на чистом немецком языке, и, несмотря на еврейскую мать, Герш знал об иудействе только в общих чертах, так как был католиком, как и вся его семья.
Желание быстро отбило нелицеприятное зрелище. Один из заключенных опередил юношу, пытаясь доказать что-то перед вооруженными солдатами. Герш, как и все остальные, только и мог, что стоять и смотреть на то, как его забивают прикладами и сапогами на смерть. Смотреть, не отводя взгляда, чтобы не привлечь внимание солдат своей «трусостью».
Здесь никому не было дела до правды – у немцев, державших в руках оружие, она была своя. Цветные нашивки на робах – вот теперь твои документы, твое клеймо до конца дней, которые в лагере наступали куда быстрее, чем тебе хотелось бы. Пожалуй, будь Герш один, он бы опустил руки и поддался своей гордости, позволив себя застрелить или замучить до смерти. В особо тяжелые дни смерть казалась избавлением. Но за сеткой решетки, разделяющей две части лагеря, иногда мелькали голубые глаза младшего брата, такие же уставшие и измученные, как будто братья провели здесь несколько лет, не меньше.
В общем-то правила концентрационного лагеря действительно были просты. Работать быстро, не подавать голоса, пока к тебе не обратятся, и не показываться на глаза. Одним словом – засунуть гордость поглубже себе в глотку, забыть, что ты такой же человек, как и все остальные, и пытаться выжить во что бы то не стало. А если уж попадешься кому на глаза, задача непростая – казаться достаточно смиренным, чтобы стать достойным продолжения работы, но не слишком жалким, чтобы заслужить смерть. Пока Гершу везло. Он вообще общался только со своим братом, тайком пробираясь в сумерках к ограде, когда солдат не было поблизости.
Даже с другими заключенными Герш не перекидывался и словом, не поддерживал их жалобы и негодования, чтобы не быть пойманным на сговоре. Чего толку языком молоть, когда можно было потратить это время на драгоценный сон, который позволяли им не так чтобы часто. Вот парень, который пропагандировал их преимущество – их больше, чем солдат, они справятся, если поднимут бунт – исчез сегодня ночью прямо из барака. И никто «не видел», как его тащили солдаты. Они все были испуганы, а большинством своим еще и слабы. Так себе перспектива восстания.
Поэтому, когда новый комендант появился на территории лагеря верхом на жеребце, Герш даже не видел его лица. Быстро отведя взгляд, он продолжил укладывать ряд кирпичей для строения, которое могло стать его будущей могилой – крематорием или газовой камерой. Никто не знал, что именно они делают, пока не оказывались внутри собственноручного «произведения».
Даже когда цокот копыт по земле раздался совсем рядом, Герш продолжил делать то, что делал. Только молился про себя, чтобы на него, как и прежде, не обратили внимания.

Притвориться бесплотной тенью, слившись со свежей кирпичной кладкой, в этот раз не получилось. Герш, как и многие рядом, надеялся, что комендант проедет мимо, удостоверившись, что работа идет как надо и его лагерь процветает. Оказалось, ему было что-то нужно от них. От одной этой мысли, внутри все противно сжималось – ничего хорошего такой поворот событий не сулил. Не было еще такого, чтобы немцы построили заключенных и спросили, как им тут живется и не нужно ли улучшить условия проживания. Хотя нет, и такое тоже было. Потом арийцы громко рассмеялись над вытянувшимися лицами узников и расстреляли половину просто потехи ради. Забавная была шутка.
Как и остальные, Герш моментально бросил свое текущее занятие и встал в ряд вместе со всеми. Ему оставалось лишь молиться богу, чтобы у коменданта не оказалось такое же чувство юмора. Или чтобы его сочли еще достаточно ценным для того, чтобы продолжать работу. Умирать было не страшно – особенно, если быстро, - страшно было подумать, что будет с его братом, останься он совсем без присмотра. Вряд ли Ганс доживет до того возраста, когда станет полезным, как рабочий, а пока они были худыми беспомощными детьми, с ними могло случиться что угодно.
- Мне нужен работник. В мой дом, - вещал комендант.
На удивление, он спустился вниз, на землю. Герш думал, что он не утрудится этого сделать, предпочитая смотреть на своих рабов, да и других немцев сверху вниз, подчеркивая свою значимость в этом аду. Герш то и дело смотрел на жеребца, который был настолько белым и ухоженным, что это резало глаза. Он словно был не настоящим, пришедшим из сказки. Вот только никого он на своей спине не унесет отсюда, кроме того, кого только что привез – и это был совсем не принц.
- Кто имеет опыт хозяйственных работ?
В строю заключенных повисла мучительная тишина. Никто не знал, как реагировать. Что сказать так, чтобы тебя не убили на месте? Как нужно вести себя в ситуации, с которой еще не сталкивались? Никто не хотел быть первым, хотя Герш был уверен, что не он один имел необходимый опыт.
Риск здесь мог стать смертельным. Причем такая вероятность была гораздо выше, чем та, в которой немцы говорили правду. Тем не менее, судя по тому, как некоторые судорожно переминались, желание попробовать было не у одного Герша. Последний тоже балансировал на грани. На то было несколько причин. Конечно, он не верил в то, что отношение к нему, а также еда, которую гарантировал комендант, изменится к лучшему. Но были и несомненные преимущества.
Например, большую часть времени он будет проводить в доме, а значит, оружия, направленного на него, будет меньше. Кроме того, у него действительно будет доступ к пище, и если вести себя очень аккуратно… Да и работа по дому была попроще, чем строительство, от которого все легкие уже забились пылью, а пальцы рук стерлись в кровь. Герш тихо и прерывисто вздохнул. Дело оставалось за малым – решиться. Сделать хотя бы крохотный шаг в сторону фашистов, так пронзительно сверлящих их брезгливыми взглядами, словно смотрели на ряд насекомых.
- Я… - едва различимо проговорил Герш, чуть выходя вперед, но настолько незначительно, чтобы немцы не решили, что он представляет хоть какую-то угрозу или выказывает неуважение своим «господам». – Я работал по дому… герр комендант.
Он облизнул пересохшие за день губы, опуская глаза еще ниже, не смея даже смотреть на то, что происходит перед ним. Возможно, сейчас на него поднимают дуло пистолета и через какую-то секунду он будет мертв. Мысленно Герш простился с братом и этой жизнью, но прошло несколько секунд, а ничего не происходило. Только еще пара человек нерешительно последовали за ним, подчиняясь смелости, которую проявил один из них, и надеясь на лучшее вместе с Гершем.

К легкому удивлению, ничего опасного пока не происходило. Солдаты как стояли, так и остались стоять, почти не шевелясь. И только комендант сделал пару шагов вперед, решив начать с дальнего конца строя, задавая «добровольцам» одни и те же вопросы. Герш даже успел расслабиться, хотя краем сознания и думал о том, что же будет с теми, кто не подойдет по тем или иным причинам. Но когда комендант подошел к нему и его пронзительный ледяной взгляд впился прямо в душу, Герш понял, что он даже забыл, сколько ему лет.
- Д… девятнадцать, - спохватившись, проговорил парень, когда ужас от осознания, что он молчит прямо в лицо коменданту, достиг апогея. Впрочем, проговорив это, Герша охватила новая волна паники. Отчего-то ему показалось, что он соврал, назвал неверную цифру. И, казалось бы, кому какое дело – никто даже не заглянет в его документы, если они вообще еще существовали, но Герш все равно боялся и объяснить этот страх ничем не мог.
- Я следил за домом, герр, - торопливо говорил он, решив наверстать упущенное и, как бы это смешно не звучало, выставить себя в более выгодном свете. А звучало это и впрямь потешно. Герш ведь понимал, что для этого мужчины он – не больше, чем мерзкое насекомое. Простой жук, которого можно раздавить каблуком на дороге только из-за того, что он омерзителен. И, возможно, даже полюбоваться тем, как он дергает своими лапками в агонии и луже собственной крови.
Но своя логика в этом была. Если бы он сразу показал себя как никчемное существо, не в силах связать и двух слов, выбор бы точно не пал на него. Точнее, он бы определенно привлек к себе внимание – вызвав желание пустить в пулю в лоб или натравить своих верных собак.
- Убирался, готовил, чинил разные вещи, - добавил Герш, разъясняя, что именно он выполнял по дому. Он едва сдержал себя, чтобы не сказать «пока не попал сюда». Казалось, что эти слова о лагере были запретны.
На этом весь разговор и закончился. Комендант никак не поменялся в лице, лишь развернулся и ушел, перешептываясь с другими военными. Герш позволил себе выдохнуть, выбравшись из плена этого неприятного взгляда. Он даже на миг забыл, в какую передрягу попал вместе с братом. Сейчас ему хотелось только одного – забраться в воду. Пусть даже не в ванную, а в какой-нибудь природный водоем, но отмыть от себя фашистскую заразу. Даже после стройки или других работ по лагерю Герш не чувствовал себя настолько грязным, как после краткого диалога с комендантом.
Он уже начал сомневаться в своем решении, настолько сильно, что готов был неразумно закричать, что передумал. Пускай бы его убили прямо на месте, он не хотел прислуживать этому человеку, на лице которого буквально светилось все его мировоззрение и желание истребить всю «нечисть» с лица земли. И этой грязью под его ногами был Герш и его брат, которые любили свою страну, были немцами и католиками. Подумать только, Герш ведь хотел стать врачом и лечить таких людей, как те, что держали сейчас оружие, направленное против него.
Неслышно вздохнув, Герш подавил в себе все свои эмоции. Это единственное спасало его все время пребывания в лагере и позволяло и дальше заботиться о своем младшем брате, который так нуждался в нем.
Он было хотел вернуться к работе, ведь комендант уехал и ничего не происходило. Герш решил, что никто из них не показался достойным, но развернуться ему не дал оклик одного их солдат. Герш вздрогнул, но покорно последовал за ним. Тут уж у него было всего два варианта – либо повиноваться, либо умереть. Со вторым Герш решил повременить. Хоть отчаяние порой и настигало его, он не был самоубийцей и продолжал любить жизнь, пусть и такую паршивую, мечтая, что в какой-то день все изменится. Он не знал как, но изменится.
Дом же коменданта показался ему непозволительно роскошным. Нет, в нем не было ничего такого – ни золотой вязи, ни драгоценных кубков. Обычный дом – в подобном они жили с родителями в Германии, да и у тетки был примерно такой же. Но на территории лагеря подобное строение отзывалось болью в душе Герша. Они жили в настолько замшелых бараках, что многие подхватывали легочные заболевания только из-за воздуха внутри. В то время как комендант нежился на определенно мягких и чистых простынях, ни в чем себе не отказывая.

Сомнения закрались в душу снова, когда Герш вновь увидел коменданта в его комнате. Мужчина уже не выглядел таким угрожающим, сняв свой китель. Он не кричал и не злился, разговаривая с прислугой. Но что-то внутри подсказывало, что верить этому нельзя. Возможно, Герш слишком многое видел в лагере, чтобы бездумно ринуться в ноги своему «спасителю», а может, слишком сильна была ненависть к воцарившемуся в Европе националистическому строю.
Даже если бы комендант оказался действительно хорошим человеком, который просто вынужден выполнять свою работу, Герш бы не поверил этому. На всех, кто носил на плече ярко-красный фашистский знак, он смотрел с подозрением и тщательно скрытой злостью.
Герш молчал, потупив взгляд, стараясь снова не привлекать к себе внимания и не издавать ни единого звука. Хотя стоя в комнате слиться со стенами не представлялось возможным. Тем не менее, это спасало его жизнь раньше, и пока он не понял, как стоило себя вести, он продолжил эту линию поведения. Ведь до сих пор она его не подводила. Стоило быть в три раза более внимательным и в десятки раз более аккуратным. Здесь, как он и думал, не было солдат, но тут он всегда был на виду. И не было возможности спрятаться в толпе и скрыться за грязной тяжелой работой.
- Герш, - тихо проговорил он на вопрос, прикусив себе язык. Конечно, комендант знал, что взял в дом еврея, об этом говорила нашивка на его робе, но, может быть, стоило придумать себе немецкое имя? Никто этого бы все равно не проверил. С другой стороны, если фашисты так реагировали на уверения заключенных, что они были немцами, может, и этого бы привело в ярость, что «какой-то жид» носит арийское имя?
Ничего, впрочем, не произошло. Герш все также стоял перед комендантом и молния немецкого гнева его не поразила. Просто мужчина принялся рассказывать ему о том, что он будет делать. И это Герш слушал очень внимательно. Все та же линия поведения – пока ты выполняешь все, что от тебя требуется, тебя не трогают. К тому же работа не казалась особенно сложной на первый взгляд. Конечно, Герш никогда не чистил конюшни, но это не должно быть тяжелее кирпичей и тачек со смесью.
- Да, герр комендант, - только и сказал он, подтверждая, как полагалось негласным законом, что он все услышал и все понял. Приказ отмыться и вовсе пролился бальзамом на душу. Рядом с этим человеком этого особенно хотелось. Герш не знал, где ему стоило мыться, но был уверен, что упомянутая Хана ему все расскажет.
А тут и еще один удар ниже пояса. Комендант так спросил про еду, что Герш невольно поднял удивленный взгляд, выискивая в лице мужчины злобную усмешку. Но это лицо, кажется, вовсе было лишено эмоций. Он был словно не живой. Марионетка, которая отдавала приказы и делала все так, как велел фюрер. Только вот очень злобная марионетка.
- Благодарю, герр комендант, - совсем тихо проговорил Герш, все еще не веря в услышанное, и вновь опустил взгляд, дабы не раздражать «своей еврейской физиономией арийских господ».
Когда мужчина отпустил его, он торопливо ушел, чувствуя себя неловко, разгуливая по этому дому. Как будто его здесь быть не должно, как будто он прокрался в запретную зону. Ему казалось, что изо всех щелей на него смотрят пронзительные, как у коменданта, глаза, выискивая, когда и где он ошибется.
Герш отыскал Хану, которая оказалась приятной девушкой и совсем не выглядела изнеможенной, как люди в лагере. Это все дарило непонятную надежду на неестественно светлое будущее. Герш не хотел пускать ее в свое сердце, и Хана в этом немало помогла, рассказывая не только то, что он должен делать и как себя вести в присутствии немцев, но и то, что случалось с теми, кто эти правила не соблюдал.
Забавно, но как и коменданту, Гершу все эти правила показались очень простыми. Соблюдать их было просто. За исключением одного. Выносить еду, даже ту, что дали лично тебе, комендант не разрешал. Но Герш не мог бросить брата на том отвратительном пайке, который давали евреям. Так что он был готов рискнуть, пусть даже его судьба повторит судьбу той несчастной девушки.

Герша поставили в известность, что ему придется теперь переодеваться каждый день, и это, как ни странно, стало для него хорошим знаком. Это как игра, как роль для актера. Он приходил, исполнял свою роль в новом обличие, и уходил обратно, не позволяя себе забыть о брате и о тех бесчинствах, которые царили за стенами этого дома. Впрочем, Герш после рассказов Ханы был уверен, что и этим комнатам далеко до покоя и справедливости. Но все же, как оказалось, своих личных слуг комендант ради забавы еще ни разу не убивал. Или же Хана попросту об этом не знала.
Он отмылся – торопливо, чтобы не заставить думать, что он отлынивает от работы, но старательно. Грязь настолько въелась в кожу, что не хотела уходить, но, кажется, он все же привел себя в порядок. Кожа головы, до того покрытая коркой твердых, почти слипшихся волос, сейчас даже чесалась от такого неожиданного освобождения. Конечно, в лагере их тоже иногда мыли. Загоняли в одно помещение их всех, голых и перепуганных, и окатывали водой. Гершу казалось, что от этого они становились только еще грязнее. Ведь потом они торопливо бежали обратно, собирая на мокрое тело всю пыль и размазывая грязные потеки по лицу.
Поесть ему тоже дали, отчего все внутри сжалось. Сначала он набросился на этот несчастный чай так, словно не ел целый год – так вкусен был сахар, растворенный в этой едва подкрашенной воде. А потом от себя начало воротить. Совсем недавно Герш и представить не мог, что станет таким – жалкой зверушкой, которая только и делает, что ищет, как угодить хозяину за кусочек хлеба.
- Все в порядке, это больше, чем я мог получить, - тихо проговорил Герш, обращаясь к Хане. В лагере похлебки, которая воняла хуже, чем их немытые тела, и вовсе могло не достаться. Немцы переворачивали миски и выливали еду на землю при них, чтобы посмотреть и посмеяться над тем, как люди потом будут бросаться на впитывающиеся капли, когда они с оружием отойдут подальше. Или ее просто не хватало на всех, или фашисты решали, что евреи не достойны есть.
- Спасибо, что помогаешь мне, - искренне поблагодарил он девушку. Было какое-то странное чувство. Умом Герш понимал, что Хана такая же заключенная, как и он сам, но почему-то сейчас относился к ней так, словно она была знатной немкой, и ему нужно было при ней выслужиться. Может быть, это было из-за ее более пристойного, чем у большинства узников, вида. А может, из-за того, что она довольно бойко и уверено вела себя в этом страшном доме.
Закончив со всеми скорыми приготовлениями, Герш поспешил найти коменданта, как и советовала Хана. Тот стоял на балконе, к нему спиной. Страх страхом, а мысль о том, как было бы неплохо скинуть этого мужчину, толкнув его в спину, проскочила очень ярко. Жаль, это ни к чему бы не привело. Высота была небольшой, комендант разве что сломал бы одну из конечностей, отчего смерть Герша стала бы еще более мучительной, чем могла.
- Герр комендант? – все также тихо подал голос Герш, остановившись на должном расстоянии. – Какие у вас будут ко мне поручения?
Сначала Герш хотел спросить, будут ли они вообще, но в последний момент передумал и задал утвердительный вопрос. Он – слуга, пока не стоило забывать об этом. Поручения будут всегда, и иногда, скорее всего, те, что не придутся ему по душе. Герш старался быть морально готовым ко всему.

Еда и ванная казались давно забытыми излишествами, так что Гершу пришлось неизменно напоминать себе, где именно он находился. Нельзя было давать волю фантазиям. Лагерь – это место лишения не только свободы передвижения и действий. Здесь лишали и свободы мысли. Как только ты замечтаешься о лучших днях, можно считать, что ты пропал. Уверенности в завтрашнем дне не было никакой, была лишь одна уверенность – что немцы найдут способ, как сделать твою жизнь еще паршивее. Даже если кажется, что хуже некуда.
Теперь, когда он стоял в этом доме в относительно чистой одежде и отмытый, ему предстояло снова запачкаться. И речь шла не о том, что нужно будет заниматься грязной работой. Придется снова смиренно, стиснув зубы работать на благо нацистской Германии в самом худшем из мест.
За плечами коменданта раскинулся вид на лагерь. Вот он – Ад. Гораздо худший, чем тот, о котором писали классики или вещала церковь. Здесь не было огненных потоков лавы или острых ледяных скал, здесь не сновали омерзительного вида черти со свиными рылами вместо лиц. У этих дьяволов были человеческие лики. Люди убивали людей, находя это зрелище забавным. Просто потому что могли, потому что у них была власть. Те, у кого не было власти, тоже убивали – за еду, впав в безумное отчаяние, по приказу. И все это происходило здесь, на этом несчастном кусочке земли, и Герш был уверен, что таких лагерей уже много и круги ада только ширятся, захватывая все новые и новые территории по велению фюрера.
Колкий взгляд коменданта скользнул по парнишке, и тот едва заметно вздрогнул. Мама всегда говорила, что нужно радоваться мелочам, и сейчас Герш как никогда понимал всю мудрость ее совета. Теперь он довольствовался тем, что ему не придется работать рядом с этим мужчиной, который всего одной лишенной эмоций фразой снова заставил Герша почувствовать себя извалявшимся в грязи. Хотелось уйти подальше от коменданта, скрыться в конюшнях, даже если они будут по самую крышу забиты экскрементами животных.
Уточнять, что именно ему нужно сделать Герш не стал. Показать свою неосведомленность – навлечь на себя еще большие неприятности. Наверняка в конюшнях он будет не один, и такие же, как он, помогут ему во всем разобраться. Или он поймет все сам – до сих пор у него неплохо получалось угадывать, что от него требуется.
Потупив голубой взгляд в пол, Герш только молчаливо кивал, а мысленно проговаривал снова и снова все полученные задания, чтобы, не дай бог, не упустить даже малейшее из них. О некотором приходилось догадываться самому. Наверняка, фраза коменданта «покормишь собак после ужина» значила то, что ему следовало успеть все дела на конюшне до того, как его благородие соизволит устроить себе вечернюю трапезу, а после помогать другим слугам с подготовкой этого ужина. И только когда комендант набьет свое брюхо, Гершу следует идти к собакам.
Звучало не так плохо. Большую часть сегодняшнего дня Герш проведет с животными, которые, в свете последних событий и размышлений парня, вели себя определенно достойнее многих людей. Если лошадь и лягнет его – это будет лишь следствием ее испуга. Она не сделает этого, потому что на его груди нашита желтая звезда, отчасти лживо вещающая о его национальной принадлежности. Если собаки и бросятся на него, то только как отражение гнилого воспитания их хозяев.
Сами звери не были испорченными. Герш не слышал ни об одном животном, которое бы убивало просто так, ради удовольствия и наслаждалось раскинувшимся перед ним кровавым зрелищем. Как жаль, что этого нельзя было сказать о людях. У коменданта, например, явно было хорошее образование, судя по книгам, которые попадались на глаза в доме. Скорее всего, у него были достойные родители, которые старались дать своему сыну все возможное. Может быть, без националистического строя, воцарившегося в Европе, комендант стал бы неплохим человеком, пусть и военным. Но появилась славная возможность ощутить себя Богом и творить судьбу вместо него, кажется, давно забывшего про свое земное творение, и вот перед Гершем возвышался настоящий дьявол, который даже не моргнет, пустив пулю в лоб своему нерадивому рабу. И ничего в его жизни после этого не изменится.
- Я все сделаю, герр комендант, - вот и все, на что у него остались права. Подавать голос только тогда, когда от него ждут положительного ответа. А еще право терпеть. Но мысли Герша еще не были приручены, и их комендант не мог отнять, как казалось юному заключенному.
Подождав еще пару секунд – не слишком долго, чтобы мужчина мог подумать о его медлительности, но достаточно, чтобы тот успел вспомнить о забытых указаниях, - Герш торопливо вышел, направляясь в конюшни. Работа была легче, но ее было больше. Судя по сказанному комендантом и Ханой, работать придется и по ночам. Это не пугало Герша. Казалось, в лагере никто не спал, все забыли об этом сладком ощущении, кроме офицеров немецкой армии.

Начало было положено и, можно сказать, неплохое. Герш был еще жив и, более того, даже не получил по лицу в первый же день в качестве домашней прислуги. Остальные работники отнеслись к Гершу с особенным пониманием, какое могут проявлять только люди в лагере, как казалось парню. Хана, а затем и старик-поляк в конюшне нашептывали ему советы, которые помогали разобраться во внутренних устоях дома гораздо быстрее. И это было очень на руку.
Пока Герш убирал денники, он понял две вещи. Первая – не существенная. Он всего лишь понял, что погорячился, назвав работу по дому легкой. До этого дня Герш никогда не работал в конюшнях, и не знал, какими могут быть тяжелыми груженые грязной подстилкой и навозом тачки. Да и лопатой пришлось изрядно помахать так, что едва отдохнувшие мозоли на ладонях снова заныли.
Вторая – более важная. Старик обмолвился, что к лошадям здесь относятся куда лучше, чем к ним, людям. Немцы, в том числе и сам комендант, иногда приносили им что-то вкусное – кусочек сахара, натертый солью хлеб или яблоко. То, чего не дождаться обычному пленнику. Герш быстро сообразил, что через какое-то время, если уборку денников оставят за ним, он мог бы брать именно такой набор продуктов. Понемногу, как будто хотел угостить лошадей.
Брать их перед тем, как отправится на конюшни. Так, что если бы его поймали, все выглядело так, словно он заботится о питомцах коменданта. Пока Герш работает, эти продукты можно спрятать в сене или другом месте конюшен, а потом, возвращаясь в лагерь в темноте, забирать скромный паек с собой.
Сейчас этот план выглядел вполне реальным, но Герш мысленно извинялся перед братом – ему стоило прожить здесь несколько дней, чтобы доказать свое смирение. Он будет выполнять все требования коменданта так, чтобы у него не возникало ни малейших подозрений. Заодно и посмотрит, как он будет возвращаться в барак – в котором времени, будут ли его останавливать по пути и прочие мелочи, которые, несомненно, могли спасти ему жизнь.
Отчистив старательно седло, Герш побежал обратно в дом, не забыв ополоснуть руки, лицо и шею из ведра для тех же лошадей. Вдруг коменданту опять не понравится, что от него воняет навозом. Хана и другие работники уже готовили ужин, но коменданта видно не было, поэтому Герш быстро влился в работу, слушая советы и мягкие указания Ханы. И здесь было еще тяжелее, чем на конюшнях. Каждая тарелка, казалось, весила тяжелее груженой тачки. Пусть еда и не пестрила царским великолепием, но все же пахла так аппетитно для того, кто уже несколько недель нормально не питался и даже не видел нормальной еды.
- Хана? – окликнул Герш девушку, оглянувшись, как затравленный зверек, на самом деле боясь, что его голос услышат. – Где мы будем находиться во время ужина?
Этот вопрос был задан не с корыстной целью. Конечно, Герш бы не хотел стоять у стеночки истуканом в ожидании, что коменданту понадобится передать солонку. Но даже не это главное. В голове все еще горел и жегся огнем план, который расписал ему комендант. И если его присутствие на ужине не необходимо, он бы воспользовался тем, что комната коменданта пока пустует, и посмотрел, что случилось со шкафом. Герш старался думать наперед и боялся, что если он не успеет сделать этого сейчас, комендант вспомнит об указании ночью, когда злосчастная дверца снова скрипнет.

Так Герш познакомился еще с одной пленницей этого проклятого дома. У Рахель были темные, почти черные глаза, и Герш мог биться о заклад, что, когда девушка улыбалась, они сверкали драгоценными агатами. Только она не улыбалась и под этими чудными глазами залегли глубокие тени. Такие отметины были у всех них, каждый из заключенных хранил в сердце свою собственную трагичную историю. Тем не менее, Рахель понравилась Гершу, она была очень симпатичной девушкой, совершенно не заслужившей такого обращения. Впрочем, как и все они.
- Еще нет, - мотнул головой Герш, стараясь не отставать от спорых девушек. – Мне нужно починить шкаф в комнате коменданта. Я пойду туда, когда он будет ужинать, - прошептал он. То, что ему не нужно было подавать на стол или как-то иначе присутствовать при ужине, было только на руку. Герш не ждал одобрения, когда проговаривал свои дальнейшие действия. Скорее, напротив, ждал, что Хана или Рахель поправят его, если он допускал ошибку в своем плане. Но иначе успеть все сделать было невозможно. Герш и так сомневался, что выкроит время, чтобы поужинать. Ведь «после ужина», как сказал комендант, ему следовало кормить собак. И уж вряд ли он имел в виду, что его питомцы подождут, когда поест какой-то еврей.
На глаза коменданту и его гостю Герш старался не попадаться и это удалось. Когда оба скрылись в столовой, он покинул девушек и мышью скользнул к нужной комнате, перед дверью которой буквально на пару секунд застыл. Было стыдно признать, но Гершу стало страшно и сердце стучало, как сумасшедшее. Открывая эту дверь, парень ждал не меньше, чем комнату, доверху забитую трупами заключенных не первой свежести, или кого-то, еще живого, но распятого на дыбе прямо по центру помещения. Но все оказалось более тривиально.
Это была обычная спальная, притом довольно аскетичная. Идеально заправленная кровать, тот самый шкаф, небольшая тумбочка рядом, только и всего. Герш нерешительно сделал пару шагов. Ноги буквально жгло, словно он ступил на по-настоящему проклятое место – таким сильным было сомнение и нерешительность перед обителью коменданта. Но нужно было торопиться, так что Герш поспешил к шкафу, отворяя его дверцы, стараясь даже не смотреть на то, что было внутри.
Обнаружив проблему, Герш осмотрел петли – они были еще в полном порядке, ржавчина их не тронула, так что нужно было просто смазать маслом или натереть парафином. Парень снова превратился в тень, ступая по дому почти неслышно, чтобы принести все необходимое и заняться делом.
Комендант со своим гостем в том время разговаривали в столовой и их гулкие голоса раздавались достаточно четко, чтобы Герш их слышал. Сначала он не вслушивался в разговор, хотя новости о том, что города сдавались под гнетом фашистов один за другим, огорчали. Вроде бы Германия была его родиной, страной, в которой он вырос, но после того, как с ними, законными гражданами, поступили таким образом, Герш не мог радоваться их победе.
Ему совсем не нравился такой строй и такое отношение к людям. Хотя глубоко в душе, Герш сомневался. Если бы их с братом признали полноправными немцами и они бы не попали сюда, относился бы он к лагерям и всему происходящему также негативно, как сейчас? Или закрывал бы глаза на все происходящее, продолжая быть сердцем с отечеством?
Герш поднялся на ноги, открывая и закрывая дверцу несколько раз, чтобы проверить, скрипит ли она теперь. Петли двигались бесшумно. На всякий случай, Герш смазал их все, не только ту, что пересохла раньше остальных. Он уже собирался уйти, как услышал новость, которую не смог проигнорировать.
О чем говорил комендант? Они переводят часть людей в Германию, чтобы заселить новых? Кого они будут переселять? За себя Герш не волновался, теперь у него только один путь – работать в этом доме до тех пор, пока комендант не разозлится или не сочтет его ненужным. И тогда убьет – казалось, это дело времени. Но совсем неподалеку был его брат. А что, если на детей это тоже распространялось? И тогда все планы Герша полетят в тартарары.
Надо было спросить у Ханы, когда она освободится, вдруг она слышала больше. А пока Герш убрал все так, чтобы и следа в комнате не осталось от его пребывания, и поспешил узнавать, чем стоило кормить собак коменданта и где их найти.

Гершу и не нужны были подробные наставления. Он не собирался навлекать на милых девушек гнев коменданта. Поэтому если и спрашивал что-то, то только шепотом, не отвлекая их от основных дел. Несмотря на то, что прислуга, как и все прочие заключенные, варились в одном котле, каждый все равно был сам за себя. Никто не хотел отвечать за чужую глупость, и Герш это понимал. Но ему нужен был хотя бы один день, чтобы убедиться в том, что его понимание распорядка дома верно. Это не настоящая работа. Здесь не было обучения и «руководители» не выдавали инструкцию того, что входило в твои обязанности.
Просто нужно было брать и делать. Как Хана и подтвердила его мысли – не попадаться на глаза и всегда находиться при деле. Чем Герш и занимался, передвигаясь быстро и неслышно, как быстро научил его лагерь.
Гогочущие на кухне немцы вызывали отвращение, а уж тем более их пренебрежительные насмешки над Рахель. Вместе с тем Герш ощущал злость от беспомощности. Как бы он хотел заехать этому напыщенному индюку, едва надевшему солдатскую форму, точнехонько в нос. И плевать, что потом они задавили бы его числом. Но это имело бы смысл в спокойные времена, когда все закончилось бы сломанными ребрами, да сильным кровотечением из носа. Сейчас бы его просто пристрелили, но хуже того, что своим поведением он мог навлечь беду и на саму Рахель, если бы немцы решили, что он заступается за девушку не просто так.
Когда солдаты ушли, Герш молчаливо кивнул, благодаря Хану за чашку с едой, которую она сунула ему в руки, подсказав дорогу. Совсем скоро он разберется, где здесь что находится, и не будет отвлекать девушек ни на секунду.
Быстро сбежав по трем ступеням через черный ход, Герш оказался лицом к лицу с загоном. Он бодро направился к небольшой дверце, около которой уже стояли трое собак. И если один, хоть и самый большой, ворчал не так чтобы пугающе, то двое доберманов моментально заложили острые уши назад и ярко демонстрировали незнакомцу сорок два своих острых зуба. Еще пара шагов и истеричные псы принялись прыгать на решетку, протестуя против приближения Герша.
Парень замер, нерешительно глядя на загон. Покидать им еду через решетку и пусть сами разбираются? На небольшой огражденной территории Герш видел три грязных, потертых миски. Видимо, его вариант не оценят по достоинству. Если только он, конечно, не попадет точно в миску каждому, в чем он лично сомневался.
- Эй, - тихо и мягко обратился он к озлобленным собакам. – Тише, я принес вам еду. Я не опасен.
От произнесенных слов, Герш едва сам не улыбнулся. Уж в этой ситуации точно все было наоборот. Это скорее они разорвут его на части, как воспитал хозяин. И он ничего с этим не сможет сделать. Но Герш продолжал упорно приближаться, держа одну ладонь поднятой и развернутой к псам, чтобы они чувствовали его запах.
Когда-то давно, когда Ганс, брат Герша, был еще совсем маленьким, их отец общался с приятелем, который привез себе парочку белоснежных бультерьеров из Англии. Там считалось, что это лучшая порода для преподавателей Оксфорда. Этот приятель хотел распространить ее и среди учителей Германии, но у него это не вышло. Речь, впрочем, не об этом. Сейчас, в стрессовой ситуации, Герш вспоминал обрывки разговоров о дрессировке. Вот и вспомнил о том, что собакам нужно чувствовать и привыкать к запаху человека. Но, кажется, это совсем не работало для доберманов, которые только сильнее разъярялись и трясли решетку так, что Гершу оставалось лишь надеяться, чтобы она выдержала.
- Тише, тише, - продолжал говорить он, хотя внутри все противно сжималось. Быть покусанным – не особенно приятная перспектива. Но внезапно собаки стали более спокойными, а огромный дог и вовсе завилял хвостом. Герш не сразу понял, в чем дело, решив, что они почувствовали запах еды в его руках. – Вот и хорошо. Я только дам вам поесть и уйду.
Проговаривая каким-то даже ласковым голосом последнюю фразу, Герш и заметил, что собаки смотрят совсем не на него, а куда-то за его плечо. Догадаться было не сложно, для кого они так усердно машут хвостами. Сердце оборвалось и ухнуло куда-то в пятки, оставив в груди парня щемящую пустоту. Герш не хотел оборачиваться, но почему-то все равно сделал это. Комендант возвышался рядом какой-то непробиваемой скалой, отчего Герш тут же опустил взгляд в землю.
- Герр комендант, - одними губами проговорил парень, склоняя голову ниже. Теперь он совсем не колебался. Выбор между тем, что его разорвут собаки и тем, что он будет стоять перед комендантом, ничего не делая, был очевиден. Руки, открывающие загон, дрожали так, что это было видно не только собакам, но и коменданту, но отступать Герш не собирался. Лишь молился про себя, чтобы его покалечили не слишком сильно.

Дверца приоткрылась с металлическим скрипом, и Герш, не раздумывая, шагнул вперед, невольно поморщившись. Широко открывать эту импровизированную калитку он не стал, дабы не выпустить собак наружу. Хотя им явно не хотелось бежать на вольные хлеба, больше всего их сейчас прельщало – впить свои острые клыки в плоть одного наглого заключенного. Герш уже буквально ощущал эту боль, которая пронзит его тело через считанные секунды, но продолжал слепо двигаться к цели, которыми стали эти злополучные жестяные миски.
Властный громкий голос коменданта за спиной заставил замереть на месте и затаить дыхание. Честно, Герш решил, что команда относилась к нему, что он все же сглупил и сделал что-то не так. Но мужчина продолжил и Герш понял, что он практически спас его, отчего-то запретив собакам разорвать его плоть на мельчайшие кусочки. Неужели этот дьявол был не в настроении позабавиться и посмотреть на то, как смешно кричит и бьется на земле умирающий? Или попросту не хотел портить своим элитным собачкам желудки и аппетит?
Несмотря на вольные мысли, Герш не пускал их к своим чувствам. Последнее, что он мог сделать, это злиться. Абсолютно ненужная и даже вредная эмоция в лагере. И как бы ни был постыден страх – в его ситуации он был куда полезнее.
Не оборачиваясь и стараясь не сталкиваться с глазами собак, Герш быстро наполнил их миски, вычищая из своей чашки все до последнего кусочка. Доберманы, все еще злобно взрыкивая, отталкивали его своими черными головами, стараясь побыстрее добраться до своей пищи. Стараясь не касаться все еще агрессивно настроенных животных, Герш попятился назад и развернулся, когда убедился, что те заняты ужином. Комендант все еще стоял точно за его спиной, ни на метр дальше. Будто специально перекрыв единственный выход, мужчина выпрямлялся во весь свой немалый рост, перестав гладить своего дога, с которым разговаривал так нежно, что внутри все затряслось от легкого негодования, от осознания, что по рангу они – узники – стояли даже ниже дворовых шавок. Да и кормили их, как убедился Герш, получше многих.
Парень остановился, явно не зная, куда себя деть. Не лезть же через решетчатую ограду, чтобы обойти коменданта. Оставаться в загоне ему тоже было нельзя, хоть он и выполнил почти все дела, наказанные ему немцем. Герш нерешительно посматривал на коменданта, явно готовясь спросить, какие будут еще указания. Не просто же так его тут держат. Но комендант опередил его, задав вопрос, поставивший парня в легкий ступор. Казалось, что на имени, возрасте и умениях, все должно было закончиться – зачем ему нужна была личная информация о каком-то заключенном?
- Из Берлина, герр, - привычно тихо проговорил Герш, не собираясь лгать. Ничего такого в этом не было. Это бы не переубедило коменданта в решении навесить на его грудь желтую звезду – евреев было много и в столице Германии. Другое дело, что местные заключенные в большинстве своем были из Польши, из близлежащих территорий. Герша же занесло довольно далеко, но несмотря на прожитое здесь время, говор его остался чисто немецким. И, смешно признать, но ему точно так же, как коменданту, резал слух местный акцент. Он попривык, но от этого не переставал замечать его.

Отредактировано Герш Ройфе (2018-11-06 20:58:58)

Герш совершенно не понимал этого мужчину. С чем был связан его интерес? К чему была эта улыбка? Зачем все эти вопросы? Перепуганный мальчишка продолжал искать подвох во всем, но причины не находил. Как на нем может сказаться то, что он был из Берлина? Да никак. Но мысль о том, что коменданту могло быть просто любопытно, с чего вдруг еврей говорит так свободно на чистом немецком языке, в светлую голову не приходила. Да и не могла прийти, наверное.
Едва проход освободился, Герш выскользнул из собачьего загона, запирая дверцу обратно и проверяя, надежно ли держит замок. Проверка эта была нужна больше для того, чтобы не обгонять коменданта, широкими шагами следующего к дому. Гершу сегодня уже с лихвой хватило ощущения этого мужчины за своей спиной и его пристального, выдирающего душу взгляда. Теперь он тихо, но торопливо шел следом, и был невероятно счастлив, когда комендант свернул, решив обогнуть дом снаружи.
Скользнув в дверь черного хода, Герш снова столкнулся на кухне с девушками, которые заботливо оставили ему ужин, словно он что-то представлял из себя. Даже в голове что-то помутилось от осознания, что прежде он не испытывал такой сильной благодарности за простую тарелку еды.
Он затаился в уголке, снова невольно подражая какому-то чудному дикому зверьку, и торопливо ел, вздрагивая от любого звука. Герш выполнил все указания и вел себя по надлежащим правилам, но страх и не думал утихать. Это опасливости тоже научил лагерь, как и тому, что доверять носящим немецкую форму было нельзя ни при каких обстоятельствах.
- Конечно, - кивнул Герш на просьбу Ханы. Сейчас, запихивая в себя кусок простого хлеба, он был готов выполнить для нее любые поручения. Хоть достать луну с неба! Наверное, он пока еще сильно разнился с ними. Голубые глаза так и сверкали дикостью, да и ел он настолько жадно, что выглядело это не слишком-то приятно. Впрочем, эти девушки могли понять его как никто другой. Им пришлось пережить и это, и, возможно, многое другое, что у Герша, увы, впереди.
Когда в доме раздался гулкий стук армейских каблуков, Герш моментально подскочил, собирая последние крохи своего ужина. Такого богатого в его представлении и такого скудного на самом деле. В любом случае, такое питание действительно было куда более достойным, чем в лагере – в этом комендант пока не обманул. Другое дело, как долго это все продлится?
Отскоблив старательно тарелку и дождавшись, когда комендант запрется в ванной, Герш выбежал, чтобы отнести еду старому конюху. Солдаты смотрели на него так недовольно, что парня снова начали посещать довольно печальные мысли. Им ведь ничего не стоило пристрелить его на месте, а потом заявить, что он пытался своровать эту еду. Кто знает, может предыдущих слуг убивали примерно также. Герш бы ничуть не удивился, узнав о таком.
Вернувшись в дом, Герш вместе с Ханой дождался, когда комендант, наконец, ляжет спать. Девушка вынесла всю одежду, и Герш принял из ее рук сапоги, молчаливо кивая с чуть улыбаясь ей. Сейчас, под покровом ночи, ему на миг показалось, что он впервые за долгое время имеет право сделать это. Подарить другому человеку улыбку, пусть и не лишенную привычной грусти.
Сидя в очередном углу и начищая черные сапоги, Герш вспоминал свою прежнюю жизнь в доме родителей. Вот ведь забавная штука. Каких-то несколько лет назад мальчишки на улице Берлина за монетку начищали его собственную обувь. А теперь он сам сидел здесь, на чужбине, лишенный не только всех привилегий и возможностей, но и самой жизни, всего самого дорогого. Родителей, голоса, нежных совсем еще детских объятий младшего брата. Герш бы отдал жизнь за то, чтобы просто прижать к себе этого вытянувшегося подростка. А ведь когда-то они даже дрались между собой, как и многие мальчишки, не осознавая, что могут потерять друг друга.
А еще Герш думал о матери. Иногда он, к своему стыду, чувствовал легкую злобу. Не из-за того, что та была еврейкой, конечно, никакой националистической ненависти в полукровке и быть не могло. Но иногда он думал, могло ли что-то измениться, назови его родители иначе? Конечно, нет. Его брат носил немецкое имя, а оказался рядом с ним в той же прогнившей лодке. И сколько воду не черпай, она все равно неумолимо шла ко дну и тянула за собой всех, хоть с еврейскими именами, хоть с немецкими.
Зато мама, хоть и не повлияла на свою семью религиозно или какими-то семитскими убеждениями, все же была еврейкой. А эта славная национальность отличалась своей хозяйственностью. Например, она всегда считала, что тратить деньги на то, что могут сделать они сами – неразумно. К слову, чистить сапоги. Подумав об этом, Герш беззвучно рассмеялся, покачав головой.
Посидев в притихшем доме еще пару минут, Герш убрал эту улыбку с лица и поднялся, максимально тихо относя сапоги к двери комнаты коменданта. Выполнив последнее поручение, Герш переоделся в пропахшую потом и грязью робу и выскользнул из дома. Он отправился в привычный барак, подрагивая от ночной прохлады, где попытался поспать хоть немного на жестких досках, не прикрытых ни единой тряпкой, чтобы с первыми лучами рассвета вернуться обратно в этот проклятый дом.

День снова перетек в ночь, а тот, в свою очередь, в новый день. И так они текли друг за дружкой, то замедляя темп, то несясь со скоростью чертовой колесницы. Одни дни были пропитаны липким страхом, другие казались легче перышка. Гершу казалось, что он попал в ловушку Шредингера. С одной стороны ничего не менялось – комендант, казалось, сдержал свое слово. Герш работал в доме, стал хорошо питаться так, что под конец недели уже не бросался на еду, как бешеный зверь. Пока он выполнял все требования – его вообще никто не трогал. С другой стороны поменялось многое, и Гершу это совершенно не нравилось.
Эта мнимая стабильность подтачивала его изнутри, как маленький жучок ступеньку лестницы. Иногда Герш настолько забывался, где находится, выполняя нехитрые поручения по дому, что становилось страшно. Он неизменно напоминал себе, что за окнами этого прекрасного дома, даровавшего ему ложную безопасность, до сих пор продолжается ад. Люди не перестали умирать из-за прихотей других людей, они там голодали и терпели истинные мучения.
И тогда, вспоминая об этом, Герш начинал ненавидеть себя. Если он начнет забывать это, «продав» все людские страдания за миску супа, то чем он лучше фашистов? А тихий дьявольский голос в голове продолжал нашептывать – лишь благополучие его брата и него самого должно быть важно. Он ничем не может помочь остальным, каждый защищал свои интересы как мог, самостоятельно. И то, что Герш в глубине души считал этот шепот разумным, огорчало его еще сильнее.
Впрочем, цели, которой он добивался, Герш достиг. Он трудился не покладая рук, старательно выполняя самую грязную работу. И за это у него была возможность таскать по ночам еду брату. Он дрожал от страха, преследуемый мыслями о том, что его вот-вот раскроют и поймают, но продолжал носить понемногу. Яблоки, хлеб, сахар – все, что должно было достаться лошадям как лакомство.
С какого-то дня комендант стал отправлять его за пределы дома с разными поручениями, но пока Герш не пользовался еще и такой возможностью. Все же ночью было спокойнее, когда естественный мрак покрывал их маленькую семью, да и проверенная схема пока не давала сбоев, так что менять ее Герш не собирался. До сего дня.
Сегодня Герш уже многое успел с рассвета, а теперь бежал в дом, зажав в руке запечатанный конверт. Было ли ему интересно, что он носит коменданту в таких письмах? Какие тайны хранят эти исписанные листы бумаги? Наверное, кто-то удивится, но ответом будет «нет». Герш не был шпионом или даже просто заинтересованным политической ситуацией. Возможно, в этом плане он был недальновиден, но ему и без того было о чем беспокоиться.
- Герр комендант, - привычно обратился Герш, до сих пор не поднимая взгляда на мужчину, но голос его стал чуточку громче и звучнее. Конечно, опасение еще было, и оно перерастало в легкий страх, когда парнишка оказывался лицом к лицу с гауптштурмфюрером. Но за отсутствием неоправданного насилия, невольно перестаешь вздрагивать от любого шороха и хоть самую толику, но расслабляешься.
Герш протянул конверт коменданту и отступил на шаг, чтобы побежать заниматься делами и дальше. Но едва он развернулся, отойдя на должное расстояние, мужчина окрикнул его, и Герш моментально замер – будто прирос пятками к полу. Медленно он развернулся, поднимая краткий взгляд на лицо коменданта. Тот, впрочем, смотрел пока только на письмо. Возможно, там было написано что-то, о чем должен позаботиться Герш? Но комендант заговорил совсем о другом.
Сердце вновь застучало взволнованно и часто. Герш знал от другой прислуги, что в таком случае передвижения по лагерю ограничиваются настолько, что практически сводятся к нулю. Хана нехотя рассказала про свою мать и про то, как давно она ее не видела. Теперь, по ночам ему придется лежать здесь, на чердаке, в то время как его брат будет ждать у решетки. Но отказаться Герш не имел никакого права. Он даже помедлить с ответом не мог. Хотя… это был и не ответ по сути – комендант не спрашивал, он утверждал, что будет дальше.
- Да, герр комендант, - тише проговорил Герш и сглотнул. – Благодарю.
Никакой благодарности он, конечно, не чувствовал. Он даже не льстил коменданту, это был какой-то своего рода шаблон для реакции. Сам комендант даровал ему, еврею, целую комнату в своем пресветлом доме! Конечно, Герш должен был сразу стать дико признательным. За своим огорчением парень даже не слишком замялся, когда взгляд коменданта задержался на нем дольше обычного, но не заметить этого совсем Герш не мог.
- Будет какое-то еще поручение для меня, герр комендант? – спросил он, не смея уходить без разрешения. Кажется, теперь ему придется искать новый план того, как обеспечить брата едой.

Выслушав коменданта, Герш молчаливо кивнул и только тогда мог со спокойной душой развернуться и торопливо выйти из помещения. Конечно, до конца спокойным он не был и быть не мог. Как и всегда после встречи с хозяином дома Герш чувствовал себя не в своей тарелке. Сейчас ему не хотелось тут же забраться в воду, дабы смыть с себя все омерзение, которое он ощущал во время скудного общения с комендантом, или он просто привык к этому ощущению. Но и безмятежности ощущать не начал – трудно было поверить в добродушие человека с лицом мраморной статуи и взглядом хладнокровной твари.
После коменданта остальные солдаты уже даже не казались такими опасными, хотя и стояли с оружием наперевес. Выйдя к машине, что смотрелась аляповатым пятном роскоши на фоне развернувшегося, но все такого же гнилого лагеря, Герш остановился перед солдатом.
- Герр комендант велел подождать, - проговорил он ровным голосом. – Он велел накормить вас, если вы этого желаете.
Немцы за спиной отвесили парочку абсолютно бездумных шуточек, которые остались понятны только им двоим, и захохотали. Герш даже не обращал внимания. Водитель же, напротив, оказался молчалив и покоен, и только кивнул, кратко проговаривая согласие. Он пошел за Гершем, огибая дом, чтобы зайти на кухню через черный ход. Звание этого солдата не позволяло разгуливать ему по комендантским покоям. И Герш невольно задумался – а какого им, простым солдатам? Порой к ним обращались не лучше, чем к заключенным, разве что их нельзя было так просто убить у всех на глазах без веской на то причины.
Почему они продолжали служить фюреру и слепо следовать за его бесчеловечными идеалами? Неужели каждый теплил в душе надежду на то, что станет офицером, пройдя через этот «обряд»? Но машина работала и ее было уже не остановить. Озлобленные собственным ничтожеством люди в форме с удовольствием размазывали мозги «нелюдей» по земле, отыгрываясь на них за все плохое в жизни. Это стирало их лица, извращало личность. Они превращались в правильных солдат, бесчувственные машины смерти, утопающие в лучах звезды фюрера.
Герш проскользнул в дверь кухни, едва не ударив ею суетящуюся внутри Хану. Они обменялись буквально краткими взглядами, поняв друг друга без слов. Да и что там понимать, когда по небольшим ступеням поднимался немецкий солдат, а Герш явно целенаправленно вел его на кухню. Хана тут же принялась сооружать солдату обед, а Герш хотел было уже пойти дальше, как почти нос к носу столкнулся с комендантом, внезапно вошедшим на кухню.
Наверное, для Герша это зрелище было чуть менее удивительным, чем для остальных. Он провел в доме всего пару недель, так что не мог с уверенностью говорить о привычках мужчины. Но за эти дни комендант ни разу не входил на кухню. Да и зачем? Еду ему приносили слуги прямо в столовую. Тем не менее, Герш замер вместе с остальными, отойдя на пару шагов назад, чтобы мужчина мог пройти, если захотел бы. Но пока тот изучал их тяжелым взглядом, от которого все съеживались все сильнее. Герш ничего плохого не сделал, но все равно отчего-то ощущал свою вину.
После вопроса коменданта на кухне воцарилась почти идеальная тишина. Герш и правда не знал, что здесь делают сразу две девушки. Вероятно, так просто получилось или они тихо разговаривали о том, о чем было нельзя. Хотя Герш наивно полагал, что они так не делали, пока комендант был в доме и не спал.
- Я передал ваши поручения, герр комендант, - внезапно даже для самого себя проговорил Герш, на миг поднимая взгляд на лицо мужчины. Отчасти это было правдой. Готовила всегда Хана, так что задачей Герша было передать этого солдата с рук на руки. Сам же он собирался уходить на конюшни. Что касается Рахель… Гершу оставалось только надеяться, что у нее тоже было какое-то задание, хоть отчасти связанное с кухней. Иначе… Герш даже боялся представить, что будет в противном случае.

Взгляд коменданта переместился на говорящего и Герш замер, оцепенев. До настоящего момента парень посматривал на гауптштурмфюрера кратко и редко, успевая отвести глаза до того, как тот посмотрит на него в ответ. Сейчас же Герша словно стукнули по голове огромным молотом так, что ноги стали ватными, а в ушах раздался звон. Парень смотрел в льдисто-голубые глаза и не смел отвести взгляд и даже шевельнуться.
Не зря Герш частенько сравнивал коменданта со змеей, которая лениво ползает по дому, но только и ждет, как молниеносно броситься с атакой. Парню казалось, что этот момент настал. Он был жертвой, и надо ли говорить, что осознание этого совершенно не радовало. Герш не мог произнести ни слова, не мог двигаться дальше и только и думал о том, как его настигнет и поглотит гнев коменданта.
Спокойный вежливый голос Ханы сбросил это жуткое наваждение – мужчина перевел взгляд на нее, и оцепенение спало. Дождавшись, когда комендант двинется в сторону подвала, Герш тут же выскочил в дверь, направляясь к конюшням, как изначально и планировал. Следом прошмыгнула и Рахель, с явным облегчением, что немилость ее миновала.
И снова Гершу было стыдно, но он чувствовал это чужеродное, будто навязанное временем и местом, недовольство. Зачем она рисковала собой и ими? Им очень сильно повезло, что коменданта удовлетворили ответы – его и Ханы. Если бы они не вступились за Рахель, пусть и не открыто, кто знал, чем бы все закончилось.
Гершу и в голову не приходило то, что Рахель могла просто прятаться. За своими проблемами он не понимал, что девушкам в лагере было значительно труднее. Возможно, по дому они выполняли более простую в физическом плане работу. Но в моральном плане трудностей им хватало сполна. Они ведь все нелюди, «недочеловеки», которых можно использовать так, как пожелают немецкие господа. И если на невзрачного юношу смотрели лишь как на рабочие руки, то на миловидную девушку – как на кусок мяса.
Пока Герш открыто не сталкивался с этим в стенах дома. Солдаты, которые иногда ели на кухне, грубо шутили, но не распускали рук. Все же у прислуги коменданта были крохотные привилегии помимо регулярного питания. Герша тоже не трогали, когда он выходил за пределы дома по поручениям коменданта. Иногда останавливали, чтобы снять подозрения в том, что еврей куда-то убегает или что-то делает не так, но обычно честный ответ помогал – немцы презрительно хмыкали и теряли интерес.
Большую часть времени, пока комендант отсутствовал, Герш провел на конюшнях, вычищая денники, причесывая лошадей и таская им ведра воды. Даже не успев и словом перекинуться со старым конюхом, Герш побежал в дом – ему нужно было еще успеть отмыть полы на втором этаже до того, как приедет комендант и сядет ужинать. Он уже заканчивал, когда за окнами раздался глухой рокот двигателя.
Герш торопливо поднялся, критически осматривая пол на предмет малейших изъянов. Это было тяжело. Дом хоть и был не для бедняков, под ногами были всего лишь крашеные доски, оттирать которые от грязи солдатских сапог было не так-то уж и просто. Проявлять инициативу и предлагать коменданту зачистить поверхность и покрыть свежим лаком или краской Герш, впрочем, совсем не торопился.
Вроде бы все было отлично, и, подхватив ведро, он торопливо пошел по ступенькам вниз, чтобы скользнуть к черному ходу и даже не столкнуться с комендантом. Но не успел – дверь отворилась и на пороге появился тот, чье лицо уже начинало сниться в кошмарах. Не то что бы Герш испугался – он ведь был при деле и успел усвоить, что мужчина не особенно обращает на него внимание, когда тот работает, - просто захотелось уйти с глаз долой побыстрее. Поэтому хода Герш не сбавил, а холодный взгляд на себе поймал – и все это стало, пожалуй, критической ошибкой.
Пятка неловко соскочила со ступеньки и в следующий миг пол стал как-то стремительно приближаться. Острая боль пронзила колено, но сейчас это волновало Герша в последнюю очередь. Он как-то замедленно видел, как ведро ударяется об пол и грязная вода из него выплескивается наружу. А затем с каким-то отвратительным звуком опускается на высокие сапоги коменданта и еще более грязными потеками стекает обратно на пол.
Жизнь, кажется, попросту остановилась. Герш даже не слышал стука своего сердца, хотя оно билось так, что эти толчки можно было разглядеть даже через одежду. Какая глупость… Во рту все пересохло, но он выдавил из себя отчаянное:
- О боже… простите, герр комендант… простите…
С этими же словами, Герш торопливо поднял ведро, не поднимаясь с колен, чтобы тут же устранить свою оплошность дрожащими руками.