Больница Уайтчепела, морг. 5:45

Лондон просыпался. Улицы Уайтчепела уже были полны идущими на работу людьми. Женщины и мужчины в старой и грязной одежде шли на заводы, чтобы за мизерную плату провести там весь день. Таков был их удел. Лавочники уже открывали свои лавки с дешевыми пирожками из непонятной начинки, с поддержанной одеждой или крадеными вещами. Дети начинали бегать по улицам, гремели повозки, кучера погоняли своих лошадей.
А больничный морг пополнился новым телом. Женщина, чей возраст так сразу и не определишь, но явно уже не молодая, этим днем окончила свою жизнь в одной из маленьких улочек этого грязного и бедного района. По ее виду было сразу понятно, что женщина из местных, из Уайтчепела.
Еще не было и шести часов утра, когда констебли привезли труп к больнице, и теперь, не найдя в такую рань ни одного санитара, им пришлось нести беднягу в морг.
Кто-то из констеблей был здесь впервые, и с любопытством осматривался, морщась от запаха, который, так или иначе, в морге присутствовал.
Конечно, тела здесь долго не задерживались, хотя в подвалы и не проникала никогда уличная жара. От умерших предпочитали избавляться быстро. Тех, кто имел счастье быть человеком семейным, отдавали на руки скорбящим родственникам, и больница снимала с себя таким образом всякую ответственность по захоронению. Или же брали небольшие деньги за то, чтобы поставить над неглубокой могилкой деревянную табличку с надписью. Безымянные оставались неизвестными навечно. С такими и возиться не больно-то хотелось. Их подкладывали в чужие могилы или сбрасывали в общие – как повезет.
Полиции еще предстоит выяснить, останется ли эта женщина безымянной или у нее найдется семья, но сейчас надо приступать к вскрытию.

- А? А? - Финн Мюррей, санитар больницы, встрепенулся и открыл глаза. Молодой человек, ирландец по происхождению, приехал в Лондон лет десять назад, будучи еще совсем ребенком, со всей своей оставшейся семьей: матерью и тремя младшими сестрами. Теперь же работал санитаром, и благодаря скудному образованию, мог остаться на этой должности всю свою оставшуюся жизнь.
Финн не сразу понял, кто и зачем его будит, спросонья, что человек, что сон выглядят примерно одинаково. Но скоро он увидел перед собой самого настоящего доктора.
- Ой, доктор Ллевеллин, - вскочил Финн и всем видом своим старался показать свое почтение. Докторов Финн превозносил, ведь они занимались тем, что было ему самому недоступно, помогали людям. В этой больнице не раз лежала его уже совсем старая мать, да появлялись и сестры.
- Что вы здесь делаете в такое время? - удивился молодой человек.
Халат его был застиран и грязноват, но иначе и быть не могло: больница в Уайтчепеле была, как и сам район, бедна.
Мюррей немного смутился от того, что доктор застал его спящим. По хорошему, спать он не должен был, хотя доктора по большей части спускали это с рук своим нерадивым помощникам. Да что уж и говорить, доктора сами могли прикорнуть на часок-другой в каком-нибудь уголке, особенно, если ночь выдавалась бурной.
Но доктор Ллевеллин, по мнению Финна, был одним из самых достойнейших в этой больнице, и ирландец никогда за время своей работы не видел его даже подвыпившим. Сам же Финн не мог похвастаться своим поведением, потому как душа и тело были слабы, и молодой человек позволял себе выпить лишнего, когда у него были деньги.

Финн даже спрашивать ничего не стал, он был готов помочь, особенно в "срочном деле". Как правило у докторов срочные дела были на самом деле срочные. Обычные дела могли быть совершенно любые, вплоть до того, что его посылали купить что-нибудь или позвать кого-то, или... да всякое. А вот срочные - дело другое. Срочные всегда были "сию же минуту", да к тому же интересные.
Но пояснения Мюррей все равно выслушал с большим вниманием. Ух, дух захватывало - настоящее полицейское вскрытие!
Финн не часто присутствовал на вскрытиях, хотя они ему были интересны. Немного отвратно наблюдать за тем, что у человека внутри. Тем более, внутри у человека было-то не слишком красиво. Но доктора ведь понимают, для чего нужен тот или иной орган, как он называется и что с ним делать. Это было интересно.
Сначала Финна воротило не только от вида разрезанного трупа, но и от запаха, исходившего от него. Да что уж, как только ирландец устроился в больницу, его воротило и от болезней, вызывающих язвы, опухлости, даже неестественный цвет кожи. Но ничего, привык.
Финн послушно пошел за доктором. Несмотря на живой интерес к медицине, он все же немного волновался, что может случиться какая-нибудь неприятность: санитар плотно поужинал.
- Это значит, вы будете помогать в расследовании? Но как? - Финн плохо разбирался во всех тонкостях каких-либо профессий, даже медицины. Все-таки в университете был не обучен, да и школа у него была посредственная, в Ирландии-то.
Мюррей прошел в открытую дверь. В морге он увидел констеблей, которые без дела все это время не стояли. Они переложили труп с носилок на стол, но как вышло, особо не стараясь. Да и кому хочется возиться с трупом, к которого голова почти отрывалась от тела?
После этого констебли осматривали морг. Вряд ли фраза "ничего не трогайте" могла помочь в этом случае. Осторожно, но все-таки констебли осмотрелись вокруг, прикасаясь то к одному, то к другому. Но сделали вид, что ничегошеньки не происходило, пока доктор ходил по больнице, а они, словно каменные статуи, ждали его возвращения.
К сожалению, взору Финна тут же и попалась та самая голова, лежавшая совсем неестественным образом для живого человека, что он, против своей воли, поежился и скривил рожу. Но быстро привел лицо в порядок - плохо, если доктор увидит в его выражении отвращение. Трупы бывают разные, и такие тоже бывают.

И все-таки Финну было не по себе иметь дело с трупом такого рода. Даже живой человек с язвами на коже вызывал больше положительных эмоций, чем эта бедняга, лежавшая на столе с перерезанным горлом. Но Финн все-таки начал делать то, что указал ему доктор.
Одежда на проститутке была не лучшего вида, но на другое рассчитывать и не приходилось. Старая и грязная, но Финн более менее справлялся с ней, стараясь по возможности ее не порвать, а то мало ли, полицейским пригодится. Была бы она просто умершей в больнице, ее одежду забрали бы родственники, а если таковых не нашлось, сожгли бы или отдали кому.
Санитар сразу заметил, что тело женщины было изранено, небольшие порезы по телу, и это заставляло его ежиться. Он раньше никогда не видел, чтобы человеческая жестокость доходило до того, что женщине наносили множество ножевых ранений. Да, в больницу приходили женщины, которых избивали мужья или сожители. Но ни одна из них не была так исполосовано ножом.
Но самое ужасное обнаружилось тогда, когда Финн снял с нее юбку.
На животе, слева, был большой и глубокий порез, и этого Финн не ожидал. К горлу даже подступила тошнота, и он сделал пару шагов от трупа.
- Доктор Ллевеллин, - позвал Финн, - Вы видели, что он с ней сделал? Кто на это способен?
Финну было не подвластно понимание, что какой-либо мужчина (а он не сомневался, что это был именно мужчина) может настолько возненавидеть женщину. Он возмущался в душе даже тогда, когда видел простое избиение. Это все потому, что Финна воспитала мать, и у него были сестры, которых он, мужчина в семье, должен был защищать, а не калечить.
Картина была странная. Мало того, что убийца перерезал горло, изранил все тело (неужто издевался над ней?), так еще и живот вспорол как какой-то свинье.

Финн закивал в ответ доктору: и правда, они не узнают, кто это мог сделать, но главное, чтобы узнала полиция. Ему искренне было жаль эту женщину, что вот так окончила свои дни. Конечно, Финн прекрасно понимал, чем она занималась при жизнь, но что уж с этим. Очень многие женщины в этом районе зарабатывали именно так.
Когда семья Мюррей переехала в Лондон, для них было дико, что столько женщин выходит вечерами на улицы. Мать, помнится, даже отворачивалась от них, так ей было не по себе.
Они-то жили в деревне, и все вокруг зарабатывали совсем иначе. Но сам Финн рос в этом уайтчепеловском окружении, и вскоре привык. Да и мать привыкла, только очень оберегала дочек, потому что не хотела им такой участи. Даже взяла слово с Финна, что он, как старший брат и единственный мужчина в семье, поможет выдать их замуж в более состоятельную семью, чем их. Санитар, конечно, пообещал. Он и работать в больницу пошел только для того, чтобы всех кормить, а мать работала на заводе.
Итак, внимание молодого Финна вновь обратилось к трупу. Он теперь морщился не только от того, что перед ним было самое настоящее мертвое тело, но и потому, что очень уж ему не нравился его вид: все порезано. Право, как свинья на убое была.
Справившись с этой некстати поступившей тошнотой, Финн продолжил. Впрочем, оставалось ему не так много, и вскоре он произнес:
- Я закончил, доктор Ллевеллин.
Уже по звуку его голоса было понятно, что теперь молодой санитар находился далеко не в бодром расположении духа. Он был расстроен даже несмотря на то, что ему выпал редкий шанс почти ассистировать доктору.
Да, к убийствам ирландец еще не привык и за такой короткий промежуток времени не мог с ним смириться.

Большими от удивления и ужаса глазами молодой ирландец наблюдал за тем, как доктор Ллевеллин корпел над трупом. Признаться, выражение его лица в это время лучше было бы не видеть. В голове Финна то и дело возникала картина, где он сам лежит, а кто-то копается в его внутренностях. И внутри он совершенно такой же, как и эта женщина на «разделочном» столе доктора.
Финн даже забыл о том, что совсем не хотел показывать Ллевеллину, что испытывает чувство отвращения, помогая ему. Нет, он до сих пор хотел помочь, но все, что сейчас видел… К этому нужно было привыкать.
Из оцепенения ирландца вывел голос доктора, и санитар был даже рад возможности отвернуться от этого нелицеприятного зрелища и помочь чем-то существенным.
Он поспешил выполнить поручение и открыл нужный ящик. Доктор оказался прав, расширитель сложно было не узнать – это большой (Финну он показался просто огромным, и как этим вообще можно что-то в теле человека делать) инструмент, который сразу бросался в глаза.
Даже брать его в руки следовало с большой опаской, и Финну уж точно не хотелось, чтобы когда-нибудь его ребра расширялись этой штуковиной.
Санитару пришлось подойти ближе к телу убитой, и он почувствовал резкий запах, смешавший в себе и запах мертвого тела (к которому Финн уже начал привыкать) и запах алкоголя (к которому не привыкнуть было не возможно, если живешь в Уайтчепеле), но вся эта смесь казалась гремучей, и теперь он морщился не от вида внутренностей, а их запаха. 
Да, после такого невольно задумаешься о том, стоило ли вообще посвящать свою жизнь медицине.

И все-таки Финну было интересно, что там внутри у человека. Если совершенно забыть о том, что это труп зверски убитой женщины, то можно направить все мысли на то, чтобы узнать нечто новое. Пересиливая себя, санитар заглядывал в отверстие, проделанное доктором в теле убитой.
Конечно, трудно было сосредоточиться на чем-то конкретном: общая картина не впечатляла нисколько. Кровь и внутренности вообще не должны были впечатлять здорового человека, так что можно сделать лишь предположение, что эту женщину убил какой-то сумасшедший.
- Да, кажется, место есть.
В морге больницы мало кто задерживался надолго. Если труп не забирали хоронить, его просто закапывали на ближайшем кладбище, и забывали. Таких в Уайтчепеле целое множество – мертвецов, которые остались неизвестными, которых некому было проводить в последний путь.
У некоторых родственников просто не было денег, чтобы оплатить похороны, поэтому они даже не приходили попрощаться с покойным, чтобы на их руки не спихнули труп. Кто-то жил один, и умер один.
Интересно, а эту заберут хоронить? Или ее тоже придется бросить в безымянную могилу, закопать и поставить деревянный пустой крест, который сгниет через несколько лет, и тогда никто не узнает, что на том месте когда-то была могила.
- Что вы узнали, доктор? – решил поинтересоваться Финн, потому что вся процедура проходила в молчании. Санитар даже не осмеливался спросить, что там видно, и что за органы открылись взору. Ирландец лишь только почувствовал еще более резкий запах алкоголя и уж сам догадался, что доктор приступил к желудку, который еще хранил в себе ту мерзость, которую проститутка выпила незадолго до своей смерти.
Правда, ничего узнать не успел. В помещение вошел человек, и Финн не сразу понял, что это инспектор, пока тот не представился в ответ на возражение санитара о праве находиться здесь.
- Здравствуйте, доктор, - произнес Йен Теннер, который тоже был на ногах с самого раннего утра, - Кажется, я вовремя, - подытожил он, немного закашлявшись.

Мэри Энн Николс была уже не молодая женщина, имела мужа и пятерых детей. Правда, с мужем она давно не жила, да и дети шли уже своей дорогой. Женщина любила выпить, и как говорил ее муж, именно из-за этого они и расстались. Мэри Энн же утверждала, что он ей изменил с медсестрой. И черт знает, кто из них был прав. Скорее всего, оба.
В любом случае можно было утверждать, что Мэри Николс должны были забрать из морга и похоронить, как то и следует.

Инспектор согласился выйти из этого жуткого помещения. Странно, но морг всегда внушал ему некоторое отвращение. Вроде бы, ничего в нем страшного как такового нет. Это всего лишь помещение, где доктора выполняют свою работу. Да и он за все время службы видел столько мертвецов, что уже не пересчитать. Но это место, которое создано для мертвецов словно кладбища, только души тут не находят покоя. Наоборот, теряют всякий покой.
- Да, лучше поговорить снаружи, - ответил Теннер.
Ему совершенно не хотелось, чтобы кто-то, пусть даже этот молодой санитар, слышал какие-то конкретные факты по этому делу. Не то, чтобы инспектор уже начал бояться журналистов, но нутром чуял, что есть что-то в этом деле неладное. Впрочем, он еще надеялся услышать то, что его порадует.
- Надеюсь, у вас не слишком плохие новости, доктор, - под «плохими» новостями инспектор, конечно же, подразумевал обстоятельства смерти, которые могли вызвать шумиху. Перерезанное горло – это грустно, страшно, но не слишком опасно для общественности. И пусть так все и остается.

А Финн, полюбовавшись на настоящего инспектора, который, как оказалось, ничем не отличался от обычных людей (внешне уж точно), принялся за свои дела. Ему нужно было перевести тело бедной женщины в морг, и он прошел мимо, чтобы найти себе помощника для этой перевозки.

Инспектор внимательно слушал, и пока доктор говорил, не проронил ни слова. Он был задумчив, пытаясь уложить все услышанное в голове по полочкам, но пока было трудно говорить о том, удалось ему или нет.
- Значит вы, доктор, думаете, что преступник сначала порезал ей горло? – наконец произнес Теннер после недолго молчания, когда доктор уже закончил.
Возможно, так было гораздо логичнее со стороны преступника. Жертва не могла кричать, поэтому ее никто не услышал. Но что тогда с кровью?
- Как думаете, сколько могло быть крови, когда преступник перерезал ей горло? – этот вопрос возник сам собой, потому что инспектор пока не думал об этом всерьез. Он просто делал пометки у себя в блокноте, чтобы ничего не забыть и не упустить.
- Вспорот живот? Да, этого мы не заметили… - констатировал Йен. Констебль, кажется, одернул ей юбку в темноте, мог не заметить, что у нее была рана.
Пожалуй, если бы за этим разговором наблюдал человек посторонний, мог ужаснуться той холодности, с которой эти мужчины разговаривали о преступлении, о мертвой женщине, о ранах, которыми жестокий убийца покрыл ее тело.
- Вы могли бы сделать какое-нибудь предположение о том, кто мог убить эту женщину? Я имею ввиду, с профессиональной стороны? – Инспектор зацепился за то, что сказал доктор об умении преступника держать нож, - Это мог быть человек… вашей профессии?
Никого обидеть инспектор не намеревался, ему было просто интересно узнать факты, которые на данном этапе казались ему важными. Конечно, никого из докторов Теннер пока не подозревал. Слишком рано еще было кого-то подозревать.

Инспектор внимательно посмотрел на доктора.
- Вы, доктор, появились на месте преступления незадолго после меня? Там было много крови, особенно, когда жертву подняли с мостовой. Но я не припомню, чтобы была залита вся мостовая, - инспектор просто рассуждал. Можно было желать это и про себя, но так точно не останется никаких недопониманий, ведь предполагалось, что Ллевеллин его поправит, если он в чем-то ошибется.
- Выходит, жертву умертвили и только после этого перерезали горло? – инспектор вновь опустил голову, глядя в свой блокнот, - Кому такое нужно… - Пробормотал он.
Странное, странное было преступление. И странные обстоятельства. Вроде – ничего странного не случилось – прирезали всего лишь шлюху! Но зато как… Не просто перо в бок воткнул ревнивый любовник, сутенер или собственный муж. Не просто уличная ссора и пьяный мужик повстречал девку на улице.
Преступление казалось спланированным и жертва, видимо, даже не кричала, ведь свидетелей до сих пор не нашли. Он просто убил ее, перерезал горло, потом вспорол зачем-то живот. И никто его не увидел…
- Сколько убийце могло потребоваться времени, чтобы все это провернуть, на ваш взгляд? – все еще не унимался инспектор.

Все услышанное инспектор заносил в блокнот и при этом кивал, как будто ему что-то диктовали.
Он и сам уже довольно устал, так что вполне мог понять состояние доктора. Он ведь и сам был на ногах с того самого момента, как ему сообщили об этом убийстве.
- Ясно, - сказал Теннер, - Спасибо вам, доктор, - инспектор протянул руку для рукопожатия, -
Вы быстро справились с этим. Как только будет возможность, труп перевезут в полицейский морг, если вы не против.
Фраза «Если вы не против» была сказана, скорее, из-за вежливости. Инспектор и не думал, что этот труп будет отстаивать больница, да и эту мертвую женщину, скорее всего, будет еще осматривать полицейский врач.
- Вас вызовут на дознание, - предупредил инспектор, - Мы еще не знаем, когда оно будет проводиться, но вас известят, конечно же.
Дознание было обязательной ступенью уголовного дела. Это заседание, при котором зачитывались все обстоятельства преступления, которые были известны, опрашивались свидетели и, конечно, те, кто проводил вскрытие. Все известные факты подробнейшим образом разбирались. На таких слушаниях могли присутствовать те, кому было интересно: простые жители, родственники умерших или подозреваемых, журналисты и, конечно же, те, кто дело ведут. Инспектор, ведущий дело, мог назначить слушание или отложить его, если появлялись какие-либо новые факты или улики.